Елсуков Михаил Петрович

   Выполняя просьбу, я впервые после окончания войны передаю свои записки в руки общественности.
   Читайте, но не судите строго, ибо они – эти записки – были оформлены наспех.

Автор

Майор Михаил Петрович Елсуков

Записки
артиллериста
 в дни Отечественной войны

 (черновые наброски)

  

Ленинградский фронт

 1941-1945 гг.

Введение

      В рядах великого свободного народа не должно быть созерцателей. Для патриота созерцательность чужда, а для родины, для государства – губительна.

   Война с фашизмом – война Отечественная. Эта война прямо, в упор, перед каждым из нас поставила вопрос защиты родины не на словах, а на деле. Кто в тылу, кто на поле боя должен показать целостность, силу и мужество души патриота.

   Смерть в этой войне есть бессмертие.

   У каждого из нас есть своя история, а в истории свои критические моменты. Выражаясь словами Великого патриота родины В. Г. Белинского, «о человеке можно безошибочно судить, только смотря по тому, как он действовал и каким он является в эти (критические М. Е.) моменты, когда на весах судьбы лежала его жизнь, и честь, и счастье».

   Я не могу сказать, что этих критических моментов в моей боевой жизни и практике было много, но, слов нет, они были, они есть и в каждую минуту, у каждого из нас, кто находится на фронте.

   В этой небольшой тетради я поставил себе задачей кратко, пока в черновых набросках, в виде отдельных заметок хоть сколько-нибудь суммировать, запечатлеть некоторые моменты, связанные с моим пребыванием на фронте, на полях борьбы с немецкими захватчиками. Своими отдельными заметками я пока не преследовал цель дать, скажем, только описание всех фактов: пока для этого не было ни условий, ни времени. Но пока из этих кратких заметок, а тем более из некоторых напечатанных материалов в газетах (они в конце тетради) можно кое о чём судить о батарее, которой я имел честь командовать.

   Все записи этой тетради относятся больше всего к периоду 1941-1942 годов.

Майор М. П. Елсуков

Про Ивана – наводчика без обмана

  В артиллерии, да и в каких угодно родах войск, каждому бойцу известно, что наводчик орудия есть главное лицо после командира орудия. Поэтому по-уставному наводчика именуют обычно первым номером; он же – этот самый наводчик – является заместителем командира орудия.

   Без наводчика стрелять нельзя. А если, скажем, кто и решится произвести выстрел, то это лишь напрасный расход боеприпасов: без точной наводки цель не поразить.

   В боевой практике нам пришлось повстречаться с наводчиками разного «калибра». Так, изредка попадают на эту важную работу «шляпы», трусы и размазни. О них-то мы и хотим кое-что сказать.

   Если, к примеру, к наводке был допущен «шляпа», всегда запаздывающий с принятием команд, а тем более с производством выстрела, когда цель движущаяся, то это буквально по уставу равносильно неточной наводке. Снаряд, конечно, пойдёт туда, куда направлял стреляющий, но цель выстрела не ждёт.

   Хуже всего бывает, когда наводчиком работает трус, у которого дрожат руки и разбегаются глаза. У такого наводчика установки прицельных приспособлений всегда путаные, неточные.  Цель с таким наводчиком не поразить.

   Наш наводчик был и не «шляпа», и не трус: свои обязанности наводчика он знал отлично и работал около орудия, как автомат: установки, команды, подаваемые командиром, всегда были точно поставлены на приборах орудия, руки его не дрожали, а глаза не разбегались. Казалось бы, с таким наводчиком, как наш Иван, любую цель можно накрыть. Но однажды и с ним случилось несчастье. По команде: «К бою!» — Иван подскочил к орудию (с грязными, просаленными руками) и, по свойственной ему небрежности, наложил свои просаленные пальцы на объективную призму панорамы и просалил её так, что на перекрёстке сам никак не мог уловить «точку наводки». Вот тут-то наш Иван и согрешил! Получилась такая задержка, которая нигде в наставлениях не предусмотрена, а сам наводчик Иван растерялся, не знает, в чём дело. И пошла с тех пор про Ивана – наводчика без обмана – плохая слава, как про Ивана-размазню. Не понравилось это прозвище нашему Ивану, но что же сделаешь, оно уже в батарее за ним закрепилось.

   Однажды начался бой. Весь расчёт на месте. Правильный, коренастый паренёк, прозвали его в батарее «правИло», — это тоже за ним закрепилось, потому что он однажды «вправил» одному неподчинившемуся «по роже», так тот … Вот этот самый «правило» и говорит «размазне»: «Наводи без задержки, иначе «вправлю» правилом». А Иван понял, к чему речь его относится, и больше этого «греха» за ним не замечалось: панорама его всегда была в порядке, а руки, как и положено наводчику, — чистые. После этого дело пошло без всяких не предусмотренных уставом задержек. 

«Кукушки» в новом обряде

    Просматривая свои фронтовые записки, я вспомнил весьма интересный и поучительный в военном отношении случай, который имел место на нашем участке фронта во время отражения немецких наскоков на Ленинград в 1941 году.

   Случай этот таков. Мы знаем, что в природе, особенно в весенне-зимний период, крякают утки, а кваканьем занимаются лягушки. Охотники за утками, правда, тоже ухитряются воспроизводить кряканье для приманки уток, за которыми охотятся, и делают это очень неплохо. Но симфоний кваканий, вообще говоря, никто не воспроизводит, таких охотников у нас нет.

   Если бы дело, скажем, относилось только к одним уткам, то можно было бы предположить, что там, где нам пришлось быть, действительно район утиный. Но когда дошло до кваканий, то тут среди нас возник ряд подозрений. Место, где мы находились, сравнительно сухое, казалось бы, не утячье и тем более не лягушачье, кроме того, дело было не весной и не летом, а осенью, когда лягушек уже не услышите, они изготовились в зимовку.

   Услышав такие необычные осенние созвучия, мы насторожились. Первый случай, произошедший рано поутру, не дал нам ничего особенного. Назавтра кряканье и кваканье разразилось с новой силой, показывая, что здесь действительно район «утиный».

   Мой разведчик Мамлин, любитель до охоты, решил пойти «поохотиться», причём предварительно сделал себе утиную приманку. Ходил он недолго. Его приманка, как выяснилось, оказалась довольно неплохой.

   Возвратившись обратно с приподнятым духом, как и свойственно всем охотникам после хорошей добычи, при виде нас разразился гомерическим хохотом, рассказывая: «Утки-то здесь особенные, ещё не оперились… Добычу имею, да одному не принести, нужна помощь. А в доказательство того, что я с добычей, вот вам «утячий клюв» — (показывает немецкий автомат).

   К этому времени утячьи и лягушачьи концерты закончились. Мы пошли посмотреть «новоявленную утку». Оказалось, что эта немецкая «кукушка» сидела на дереве и задумала превратиться в утку, причём процесс превращения не закончился, этому помешал наш разведчик Мамлин, на приманку которого она дала свой отзвук.

   Вот каковы, оказывается, бывают «утки». Таковы оказались и «лягушки».

Артиллерия «на конной тяге»

    Когда артиллерия меняет свой боевой порядок, то передвижение её, соответственно, бывает на конной тяге или за тракторами, а бывает за автомашинами. Все эти способы передвижения предусмотрены БУА (Боевым Уставом Артиллерии), и для каждого из способов передвижения выработаны практикой соответствующие команды.

   Моя батарея в начале войны была на конной тяге, и я, следовательно, применительно к этому виду тяги по-уставному подавал необходимые команды.  Но конная тяга с каждым днём в своём численном составе убывала. Убыль особенно заметной стала тогда, когда нас, что называется, заблокировали. «Какие там могут быть лошадки, когда самим шатко».

   Наступил декабрь 1941 года. Командованием отдан приказ о смене боевых порядков. Передвижение исчислялось по карте, с учётом всех особенностей. Общее расстояние перехода равнялось 11-ти километрам. Новые огневые позиции приказано занять к 6:00. За своевременность отвечаю я. Средства передвижения – что есть в моём распоряжении. Казалось бы, в приказе всё расписано. Оставалось только действовать. Но тут-то и сказалась моя неопытность, а справочники мне не помогли, т. к. мой вид тяги, которым я располагал к моменту получения приказа, в справочниках не был предусмотрен. Прибегаю к расчётам. Припоминаю кое-что из прошлой практики: так, например, (неразборчиво) пешеход за один час может пройти от 4-х до 7-ми километров (смотря что за нагрузка на плечах). Диапазон, как видите, довольно большой. Это сравнение при нашем передвижении не подходит, т. к. в данном случае человек должен стать вместо «корня» и вместо «уноса». К тому же дело происходило зимой, дороги замело снегом, а пушки стояли на колёсах. Решаю по пословице: «Человек, не ощутивший вкуса соли, не ощутит вкуса воды».

   По старой привычке подаю команду: «По коням!» Все стоят в недоумении, ибо коней нет, а есть только пушки и личный состав бойцов. Пришлось эту неподходящую команду «отставить». Произвёл расчёт поорудийно. Указал впоследствии каждому своё место: кто в «корени», кто в «унос» со сто процентной надбавкой по численности. Далее следует команда: «Марш!» Все двинулись. Однако через 200-300 метров все вытянулись в колонну, и у передних получился затор, застряли в сугробах снега. Пришлось на подмогу вызывать задних.

   По-чеченски говорят: «Одного удара плетью на целый год хватает хорошему коню», но здесь плеть была излишней. Пришлось вместо плети втихомолку петь «Дубинушку»…  Она-то, эта «Дубинушка», и помогла. С ней весь путь и провели.  Таким образом, «Дубинушка» заменила «плеть». Трудности движения можно представить только теперь. Тогда было не до этого. Приказ был выполнен, сроки выдержаны.

 На своих минах

   Противник ведёт яростные атаки, рвётся в город. У пехотных частей чувствуется растерянность, все подаются назад. Артиллеристы обычно оставались позади и нередко выполняли задачи пехоты. Приходилось, как говорят, нелегко. Многие из нас неделями не умывались, спали иногда, когда не в силах были бодрствовать. Глаза у всех были воспалены. Но все верили в одно: «Победа будет за нами».

   Бои идут день и ночь. Поодаль от передовых срочно возводятся разного рода укрепления, идёт минирование по плану или без плана (хотя судить трудно). Но факт тот, что при выборе новых огневых позиций для дивизиона в целом, мы попали в своё минное поле, потеряли ранеными 4 человека и всю ночь не могли выйти к цели.

   Дело было так: из-под <неразборчиво> нас направили в Пулково. Двигались через город. Добрались до мясокомбината. Батареи рассредоточились, оставшись в указанных нами местах. Командир дивизиона Докушевский ? (неразборчиво), с начальником штаба повёл нас в район новых О П. Вышли мы около 22-х часов. Осень, моросит дождь. Задание надо выполнять! Идём почти без ориентиров, так как ночью ничего не видно. И вот это самое безориентирное хождение привело нас в своё же минное поле. Я шёл третьим по счёту. За мной был начальник штаба. Сзади него шёл разведчик (пятым). Вот этот самый <пятый> и подорвался. Шестой двинулся на помощь, надеясь переступить, тоже был таковым. Начальник штаба решил вернуться обратно. Однако стоило ему ступить шаг назад, как и с ним произошло аналогичное. Вот так здорово! Все кричат, просят помощи. А помощь оказать некому. Каждый из нас хочет принести пользу государству, и глупо гибнуть никто не намерен. И так, путём передачи бинтов на расстоянии, без движения с места раненые сами себя перевязали.

    Артминогонь противника не утихает. Снаряды и мины рвутся неподалёку от нас. Хотелось бы обезопасить себя: чем-либо прикрыться, но нельзя, ибо находимся в своём минном поле и всякий неосторожный шаг поведёт вновь к ненужным потерям. И так всю ночь в опале.  Сам же Докушевский ? (неразборчиво), будучи позади всех, пошёл обратно разыскивать санитаров и, сбившись с пути, попал на другой минный участок и тоже остался <без ? неразборчиво>, (оставаясь в таком положении до рассвета). На свету мины заметны, поэтому удалось выбраться без разминирования. Недаром некоторые впоследствии боялись своих минных полей больше, чем самых ужасных неприятельских артналётов. Так и получается: «Увидевший летом змею боится бечёвки зимой» или «Обжёгшись супом, дуешь и на воду».

 По фашистскому танку

    Не прошло и получаса, как мы заняли новую огневую позицию, расположившись своим «хозяйством» у сложенных на зимовку парниковых рам, охраняя главное <неразборчиво> из Урицка в Ленинград. Задача наша была несложная: уничтожить всеми имеющимися видами артогня наседавшего противника. К этому, собственно, мы и были готовы в любую минуту.

   На войне, однако, всё бывает неожиданно. Справа, метрах в трёхстах от нас, случилось что-то невероятное: полная паника, бегут бойцы и гражданское население, скачут верховые, тут же нахлынули сотни разных автомашин, гудят тракторы с тяжёлыми орудийными системами, гремят раскаты и разрывы выстрелов. В общем, «смешались в кучу кони, люди…»

   Всё это происходит поблизости и на наших глазах. В чём дело? Обстановка неясная… Нам приказано быть здесь. Мы обязаны выполнять свою боевую задачу. Рядом происходящее смятение, конечно, действует и на нас, но мы держимся, не подаём никакого вида, что эта соседняя паника как-то, скажем, влияет на нас.

   Все мы усиленно ведём наблюдение. Вперёд выслали разведку. По лицам бойцов и командиров можно было понимать всю напряжённость положения. (слева до этого было относительно спокойно.) Там, неподалёку от нас, стояли зенитки, они вели огонь по самолётам противника. Там же, около дороги, но с другой стороны, были наши 120мм миномёты, но их деятельность не была слышной. Впоследствии выяснилось, что мой левый сосед Вася (командир), испугавшись всего происходящего правее нас, удрал, оставив одних бойцов с матчастью. Про этого самого Васю – командира 120 мм миномётов – можно было бы написать целый рассказ. Это он при появлении на фронте снял свои знаки различия; он боялся без каски выйти из своей норы, чтобы справить свои естественные надобности; это он выбирал огневые позиции, устанавливал свои миномёты в дивизионной артиллерии, и в то же время он же первый был накрыт неприятельской артиллерией, потеряв при этом более половины средств тяги и часть личного состава.

   А наши ребята, будучи случайно около его огневых позиций, нашли новые заделанные кальсоны, брошенные в кустах, и все утверждали, что это Васи К. Наверное, в этом была доля правды.

   Так вот, когда я бросил свой взор в сторону нашего соседа миномётчика Васи, в этот самый момент противник неожиданно повёл огонь вдоль Ленинградского шоссе. Мои наблюдатели кричат: «Немецкий танк! Вижу танк у переезда ж. д., около будки!»

   Вооружившись биноклем, слежу за выстрелами, чтобы точно установить, откуда ведётся огонь. Наблюдатели оказались правы. Действительно, впереди нас, около полукилометра, прямо на дороге, стояла огромная фашистская машина и изрыгала свой огонь по дороге, чтобы преградить путь отхода наших частей. Моя задача тут состояла в том, чтобы уничтожить эту бронированную фашистскую машину. Прикидываю некоторые расчёты и передаю команду на батарею. Решил стрелять батареей, чтобы не промазать. По команде: «Огонь!»  одновременно было выброшено четыре бронебойных снаряда. Слежу: что именно получилось с фашистским склёпом? Огонь, оказывается, сразу не прекратился, а через 2-3 минуты вспыхнуло пламя.

   Толково, думаю себе. На батарею передаю результаты, а оттуда отвечают: мы сами хорошо видим плоды своей работы. Так стрельба протекала прямой наводкой, всё это происходило на глазах у всех батарейцев. Так был накрыт и изничтожен нами фашистский бронированный склёп.

«Знакомство» через эфир

   Бывают же в жизни всякие интересные, а иногда и особенно оригинальные случаи. В обыденной жизни знакомишься с людьми обычно в процессе совместно выполняемой какой-либо работы. В старые времена, когда имела место безработица, безработные тоже знакомились друг с другом, скажем, стоя в очереди на получение рабочей путёвки. Праздный люд нередко отыскивал себе собутыльников по пивным заведениям. Все эти случаи знакомства обычны и всем известны.

   Моё последнее знакомство никак не укладывается в рамки обычных: оно шло по иному пути и иными способами, что для меня самого оказалось неожиданностью.

   Дело в следующем: от старшего брата Феди я не получал никаких известий более четырёх месяцев. Нового адреса его не знал, поэтому писать было бессмысленно. Разыскать же брата нужно было обязательно, каждому хочется знать, где находятся его ближайшие родственники.

   Чтобы произвести такой розыск, я решил использовать радио. Недолго думая, написал открытое письмо, изложив суть дела: что и зачем, сообщил и свой адрес. Не прошло и недели, как радио вещает на весь мир: такой-то, де-мол, разыскивает своего брата и просит писать по адресу: ППС 7б751Ж (это мой тогдашний адрес). Раз моя просьба радиоцентром была выполнена, то я пока был совершившимся фактом удовлетворён, впоследствии ожидая отклика моего брата. Насколько результативно моё радио-объявление о себе, пусть судят другие по нижеследующим моим выкладкам.

   С тех пор, как радио оповестило мир о моей просьбе, прошло семь дней, ну скажем для упрощения – неделя. К концу седьмого дня я получил письмо с не известным мне почерком и с несколько неправильным произношением моей фамилии (вместо Елсукову именуется Елкукову). Если бы, скажем, было искажено моё имя и отчество, и, скажем, на букву «Е» в моей части из мужского рода ещё кто-либо находился, то я имел бы полное основание отказаться от принятия этой новой корреспонденции. Но других искажений и сходств не было обнаружено. Поэтому все твёрдо решили, что это самое письмо принадлежит именно мне – Елсукову М. П.

   Читаю. Суть письма относится ко мне, и, кратко, сводится она к следующему: «Пишет Вам т. Курдюкова Клавдия Арсентиевна. Узнала я о вас через радио. Понимаю, как тяжело потерять своих близких». (По-видимому, т. Курдюкова поняла, что я потерял семью.) Разделяя моё «горе», далее сообщает, что у неё на войне убили мужа и брата и что она осталась одна. Далее пишет, что она многое испытала во время войны, работая на оборонных работах, и сейчас все силы отдаёт на дело обороны города Ленинграда.

   Что я мог вынести, вернее, заключить по содержанию этого письма?

Я заключил, что дело имею с человеком-патриотом Родины, патриотом своего народа, который любит свою Красную Армию, который хочет помочь личному составу Красной Армии всем, чем он может, в том числе и ласковым словом через письмо.

   С тех самых пор я веду переписку с моей новоявленной знакомой через радио. Отвечает она, как видно, с большим желанием.

   Характерно при этом заметить следующее: живём мы неподалёку друг от друга, а без свиданий. Она считает меня рядовым бойцом и не больше…

   Так вот каковы «новые приёмы» знакомства, «открытые» в полку мной, а не кем-нибудь другим.

   Всё это так может быть только у Великого русского народа. Никогда этого не может быть в стане врагов, где люди ненавистны друг другу.

Я жив, цел и невредим

    Январское морозное утро. При рассвете первоначально был, вроде, туман. Впоследствии видимость улучшилась и вооружённым глазом хорошо можно было наблюдать за всем происходящим в стане врага. На наблюдательном пункте, где обычно приходилось быть мне самому как командиру батареи, холодно. Ночью согревались тем, что имели возможность разводить огонёк в наскоро устроенной печурке. (Днём же этого делать нельзя. Противник заметит и может обрушиться.) В это самое январское морозное утро, пользуясь первоначально плохой видимостью, мы решили держать огонёк в печурке подольше обычного, рассчитывая на плохую видимость. Вот это нас и подвело. Да подвело так, что еле убрались!

   БУА (Боевой устав артиллерии, книга 4-я) нас учит: «Наблюдательный пункт должен быть скрытым от противника во всех отношениях. Там, где НП, не должно быть признаков жизни». Однако мы сами нарушили эти уставные положения, нарушили тем, что на рассвете держали огонь для обогрева, забыв, что дым, исходящий от печки, заметен далеко-далеко…

   Только что мы решили погасить ещё не сгоревшие окончательно головешки, как тишина была прервана разрывом снаряда крупного калибра с небольшим перелётом через наш НП (в то время установленный в доме академика Тихова, что на Пулковских высотах). Противник не замедлил бросить и другой такой же «гостинец», который, пробив стену около потолка моего НП, засыпал нас штукатуркой, опрокинул стереотрубу, но, к счастью нашему, отскочив от другой капитальной стены, не разорвался. Вот это самое, что он не разорвался, и спасло жизнь малоопытных, не подчинявшихся уставу артиллеристов. Это вперёд наука!

   Калибр снаряда оказался в 210 мм. Это такой «поросёнок», что страшновато на него смотреть. Таких «поросят» было выброшено до полусотни. Если бы все эти выброшенные снаряды разорвались, то разрушительная сила их была бы увеличена в несколько раз. Хорошо, что у немцев, как правило, этого не бывает: процент разрыва был не выше 30-ти. Остальные лишь издавали вой в воздухе.

   После всего произошедшего пришлось крепко призадуматься над вопросами работы на НП и вообще в отношении маскировки. Зря, напрасно можно погибнуть, когда угодно. Но не в этом дело. Мы должны жить, мы должны воевать с врагом, мы должны отстоять нашу Родину от вражеских полчищ. Умереть есть за что! Но умереть – так с треском, а не по-глупому, как это могло бы получиться в январское утро 1942 года. Итак, я остался жив, цел и невредим.

Встреча с однокашником

(Памяти Александра Васильевича Томилова)

    В период 1920-1925 гг. оформлялась моя агрономическая карьера. Учился я в то самое время в г. Архангельске. Хотел стать агрономом и оным стал. Больше того, стал учёным в полном смысле.

   С 1925 по 1942 гг., промежуток составляет ни много ни мало, а 17 лет. Все эти 17 лет были посвящены подъёму земледелия.

   Что может быть схожего у агронома с артиллеристом? На первый взгляд, казалось бы, такого сходства и быть не может. Агроном-земледел – это личность созидающая. Артиллерист – это разрушитель, личность, стремящаяся как можно эффективнее использовать своё оружие для победы над врагом. И, скорее всего, может быть отнесён к разрушителю, тем более если он попал на службу в группу артиллерии разрушающего действия.

   Как увязать в одной личности созидателя и разрушителя? Увязка эта очень простая: всё дело в любви к Родине, к своему народу. Эти две специальности объединила война, навязанная нам гитлеровцами. Мой мирный труд был прерван радиовещанием т. Молотова 22 июня 1941 года. Гитлеровская Германия вероломно напала на нашу Родину. От каждого из нас требуется понимание всей глубины опасности: дело идёт о жизни и смерти Советского государства, о жизни народов СССР, «о том, быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение».

   «Великий Ленин, создавший наше государство, говорил, что основными качествами советских людей должны быть храбрость, отвага, незнание страха в борьбе, готовность биться вместе с народом против врага нашей Родины».

   Я прочувствовал всю глубину нависшей над Родиной опасности. Я подошёл к оценке этих событий как большевик. Поэтому я точно взвесил и определил путь моей полезности в защите моего Отечества. Я встал под знамя советского оружия и пошёл на фронт защищать мою Родину. Вот путь сочетания агрономической специальности с артиллерийской. Вот где единение созидателя, проходящее через разрушение и уничтожение немецких орд.

   Но это не только мой путь. Это путь миллионов патриотов славной Отчизны. Чем, скажем, отличен от меня профессор математики Линник или профессор Огородников? – Ничем. Они такие же патриоты, защищающие свою страну с оружием в руках.

   Так же получилось и с товарищем Томиловым – моим однокашником по техникуму, который через семнадцать лет встретил своего коллегу на НП, придя в мою часть на пополнение.

   Поскольку этот случай довольно редкостный, остановлюсь на нём несколько подробнее, чтобы запечатлеть.

   Дело шло к вечеру, точнее, к ночи, так как в летнее время вечер и ночь сливаются с днём. Я как обычно у себя на НП охраняю наши передовые ряды под Пулковскими высотами. Уж таковы задачи артиллеристов. Кстати, в эту ночь моя батарея дежурная.

   Разведчики как всегда смастерили миниатюрный огонёк, чтобы командиру можно было разобраться в данных к открытию огня в случае необходимости. Лучшей лампы, кроме коптилки, у нас не было. Огонёк, кажется, немного слеповат. Впрочем, к нему уже привыкли.

   В 23:40 командир отделения связи т. Капустин входит с докладом: «Привёл пополнение из трёх человек связистов». Называет фамилии вновь прибывших, в том числе произносит: «Томилов».

   Фамилия Томилов мне знакома по архангельскому сельскохозяйственному техникуму. Я как-то невольно подумал: не тот ли самый Томилов, с которым я вместе учился? Нет ли, думаю, совпадения? В лицо из-за темноты пока никого не вижу.

   Чтобы убедиться окончательно, узнать каждого вновь прибывшего, т. е. поближе с ними познакомиться, решил для утверждения просмотреть их красноармейские книжки. Первой к просмотру взял книжку Томилова. Смотрю фото, читаю положенные в книжке биографические данные. Там точно узнаю: образование среднее, окончил архангельский сельскохозяйственный техникум, работал в ненецком национальном округе. Взглянув ещё раз на фото, сопоставив его с тем Томиловым, каким я его знал раньше, убеждаюсь, что это тот самый Томилов – мой однокашник.

   Подаю ему руку со словами: «Здравствуй, коллега! Перед тобой командир батареи капитан Елсуков. Здесь со мной, следовательно, ты будешь проходить свою дальнейшую службу в рядах РККА».

   Он долго всматривался в своего командира и был в таком же, по-видимому, недоумении от этой неожиданной встречи. Вот случайности! Ведь семнадцать лет прошло, как мы не видели друг друга. А тут сошлись и сошлись где? На фронте, в землянке, при тусклом огоньке, на Пулковских высотах.

   Так столкнуло коллег, столкнуло вместе бойца и командира.

    А. В. Томилов погиб при прорыве блокады Ленинграда 12-18.01.43.

В бане и не умывшись

   Враг остановлен, к городу не допущен. Яростные атаки стали утихать, но артиллерия и миномёты своё дело делают. Тактика использования этого вида оружия всегда рассчитывалась на внезапность: обстрелу подвергались не цели, а площадь. Недаром наши бойцы говорили: «Опять пашет». Так «пахал» день и ночь, так точно продолжалось и дальше. Но к этой «вспашке» мы уже привыкли. Главное, чтобы не попасть на открытом месте в полосу таких налётов, там трудно спасаться.

   Однажды после порядочного перерыва я решил пойти в баню. Захотелось смыть окопную пыль и грязь. Да и как не смыть, ведь больше месяца не умывались в бане. Желание знакомое. Его, это желание, надо было удовлетворить во что бы то ни стало, иначе опять можно было остаться без бани на целый месяц.

   Баня была изготовлена в авиагородке. Это та старая довоенная баня, в которой когда-то мылись пилоты этого аэродрома и обслуга, ухаживавшая за машинами.

   По проходе к месту умывания всё было тихо и, казалось бы, можно было хорошо помыться. Сбросив наскоро грязное бельё, чтобы успеть ухватить себе тазик, и не раздумывая о чём-либо другом, я быстро очутился в парильне, приступив к умовению.

   Но не суждено было на этот раз умыться как положено. Фашистский снаряд угодил прямо в тамбур этой самой бани, заставив нас немедленно поспешить куда следует, т. е. в укрытие. Да, хорошо, что попадание было в тамбур. Убитых не оказалось, а раненые были. Я остался невредим, а тазик мой пострадал.

   Вот это баня! Вот это умовение!

   Домываться пришлось уже спустя полчаса, когда налёт прекратился.

В общем, «баня»!

Замечательный воин-патриот

Памяти старшего лейтенанта

Иванова Алексея Михайловича,

состоявшего при батарее

командиром взвода управления,

а впоследствии заместителем

командира батареи.

    В тяжёлые минуты жизни быстро можно познать человека. Эта война заставила всех показать своё лицо, заставила показать, кто и на что способен.

   Я убеждён, что на 99,9%, а, может, даже и больше наши люди – подлинные патриоты своего Отечества. Каждый хочет внести свою лепту в дело обороны страны. Часть патриотов работает в тылу, производя для фронта вооружение, боеприпасы, одежду, питание и всё необходимое. Другая часть находится на фронте, ведёт бой с противником.

   Наш всеми уважаемый Алексей Михайлович, потомственный колпинский рабочий, избрал себе на время войны специальность вести бой с противником.

   В батарее он появился уже обстрелянным командиром. Прибыл из госпиталя после ранения или, как он выражался, после пожара. Это самое «после пожара» я уточняю со слов самого же Иванова.

   Дело было так. День сворачивал на вечер. После круглосуточной работы вздремнули. В этот самый момент фашистские стервятники сделали налёт на Колпино, разбрасывая зажигательные бомбы. Одна из таких бомб упала рядом с Ивановым. Одежда его загорелась, а камнем пришибло руку. Вот в этом-то пожаре, когда на нём горела собственная одежда, обжигавшая тело, и пришлось ему изворачиваться.

   В батарее любили Иванова и как командира, и как человека с золотыми руками. У нас в артиллерии согласно уставным положениям командир взвода управления находится всегда впереди, на передовом НП. Впереди приходится быть в обороне, а тем более в наступлении.

   Десятки раз нашему Иванову приходилось переносить тяжесть огня противника. Четырежды он выходил окровавленным с лёгкими ранениями, но из строя не выходил.

   Однажды положение частей при наступлении было совершенно неясным. Я, находящийся на НП, тоже не мог сказать ничего определённого, а командование требует информации. Связь с Ивановым не работает, порвана. Решаю послать связного. Противник ведёт беспрестанный огонь, обстреливая наши боевые порядки. Иванов мои требования к нему знал и всегда выполнял в точности. Не успел мой связной выйти с НП, как мой лейтенант сам бежит с донесением, содержащим исчерпывающие данные о ходе операции. Больше того: из головы его сочится струйка крови, но он, не обращая на это внимания, счёл нужным первоначально доложить, а потом уже заняться перевязкой своей головы. А сколько им перенесено всякого рода невзгод? Это знает он сам, это знают и все батарейцы.

   Удивительный был человек Алексей Иванович. Какое бы задание ни предстояло, он всегда спокойно воспринимает. Он точно родился для войны и военным человеком, хотя по армии ровесник мне, т. е. с начала Отечественной войны. Ценил я его и в том отношении, что он был неплохим артиллеристом, имел необходимую основу в артиллерийской подготовке, главное, владел этой основой вплоть до подготовки данных к открытию огня. Это же в бою основа основ, или, как выражаются: «хлеб артиллериста».

   В голодные дни блокады, когда пути подвоза питания в Ленинград и Ленинградский фронт были прерваны противником, когда сидели на голодном пайке, состоящем из жидкого супца и суррогатного кусочка хлеба, мой Иванов переживал это с большим трудом. Уже в декабре он начал сдавать, а опухоль на лице, да и по всему телу увеличивалась ежедневно. Хотелось бы ему особенно тогда помочь, но чем? Словами? Эта помощь мало значима. Хлебом или куском сала, которые он с великим удовольствием принял бы, но оных я не имел, ибо сам находился в таком же положении «бедняка», у самого начались отёки в ногах.

   К нашему счастью, в значительной мере спасло нас от дальнейшего прогресса цинготных заболеваний то, что разведчики каким-то образом обнаружили в нейтральной зоне неубранную капусту, но под снегом. Этой капусты мы натаскали столько, что нам хватило прожить весь январь и февраль. Капустный суп куда вкуснее, чем водица, которой нас питали. Добычей этой капусты мы также обязаны товарищу Иванову, под руководством которого собирался этот целительный по тому времени «зимний урожай». «Уж не до жиру, быть бы живым», — так часто твердили мы. А капустке, которую убирали по ночам, точно воровали, все мы остаёмся весьма благодарны, как благодарны пулковским зарослям дикого хрена, состоявшего у нас в ежедневном меню с момента оттаивания почвы, благодарны и перезимовавшей, не убранной осенью картошке, которой восполнялся недостаток углеводов в организме.

   Несколько слов о золотых руках товарища Иванова. Здесь я имею в виду отметить его как замечательного художника-самородка. Он оформляет боевой листок батареи. Он прекрасно ведёт всю графическую работу, связанную с документами НП и ОП и, наконец, он же нередко рисует карикатуры фашистских заправил, а потом устраивает витрину кровопийцев, которая особенно понравилась мои бойцам.

   Таким мы знали нашего всеми любимого Алексея Михайловича Иванова – механика с колпинского завода.

   Светлый образ этого человека мы всегда будем чтить.

   Погиб в Синявинских болотах во время прорыва блокады под Шлиссельбургом.

 В разведке

   Идут июньские длинные дни и белые ночи. Природа живёт: на невспаханных полях появились густые заросли различных трав; целина в пышном расцвете; птицы выводят цыплят; кузнечики и им подобные заняты своим делом, словом, всё, казалось бы, живёт и благоухает. Мне тоже чертовски хочется жить.

   Раньше, до войны, о жизни как таковой я не задумывался, для этого, собственно говоря, не было никакого повода. Весь план жизни тогда был в работе: каждый день хотелось сделать что-то новое, полезное. Вся жизнь была одновременно направлена и на собственный свой рост в смысле приобретения суммы знаний.

   Но вот теперь идёт война. Мы на фронте. Жизнь каждого из нас может оборваться в любую минуту. Вот тут-то, в условиях фронта, поневоле иногда подумаешь о жизни, не раз вспомянешь, что такое жизнь.

   Жизнь я познал в разных вариантах своего бытия. От сельского крестьянина-землероба через вереницу перепетий дошёл до возможности понимания сложнейших биологических вопросов, связанных с жизнью сельскохозяйственных растений. Когда суммарно представишь весь свой пройденный путь, сопоставишь всё с народными затратами на подготовку и тут же прикинешь всё это с какой-то дикой пулей, которая разит человека, то невольно хочется крикнуть: «Хочу жить! А если и умереть, так без долгов государству».

   Это небольшое введение, которое я предпослал сути дальнейшего изложения темы, отвечающей заголовку, может быть, было бы совершенно излишним, если бы разведка, в состав которой я входил, была организована должным образом, грамотно, по-командирски. А фактически получилось так: вот тебе задание, срок, состав, в общем действуйте, как сумеете, а к вечеру, т. е. через 8-10 часов, задание должно быть выполнено.

   Собралось нас пять командиров. В прошлом люди разных профессий. У всех богатый опыт прошлого. Все для государства нужны. В военном деле и особенно в вопросах хождения в разведку навыков маловато. А старший тоже этого не учёл, а может быть, и не хотел учитывать «мелочи» будней.

   Задание получено: идти в направлении пирамидального блиндажа до проволочного заграждения противника, точно разведать и засечь в этом секторе огневые точки противника, а впоследствии подготовить данные для их подавления в момент действия нашей группы разведчиков по захвату «языка».

   Выступили мы точно в 10:00 часов. Идём на виду у противника, так как ходов сообщений не было, зарослей тоже. Так открыто дошли до нашего боевого охранения. Предъявив свой пропуск командиру, старшему в боевом охранении, и предупредив его о сроках своего возвращения, двинулись дальше. Там уже открыто следовать было невозможно, так как плохой стрелок и тот может угодить. Поэтому, пользуясь с одной стороны неглубокой <неразборчиво> канавкой, с другой – покровом луговой травы и плюс в согнутом состоянии так двигались к намеченной цели. В таком положении нужно было пройти по фронту расстояние до 4-х километров.

   Путь движения весьма труден. Участок этот у противника как на ладони. Подниматься ни в коем случае нельзя. Если, скажем, противник заметит наше движение, это значит, что задание будет сорвано и приказ не будет выполнен. Трудность движения состояла ещё и в том отношении, что эти места ранее разведаны не были. Приходилось следить: нет ли каких-либо сюрпризов со стороны врага, в том числе минирований, засад и т. д.

   Пройдя половину пути, совместно обсудили дальнейший план наших действий, наметили дальнейший путь движения. Только тут представили себе всю ответственность этого задания. Тут же спохватились о гранатах, автоматах и другой экипировке, необходимой для разведчиков. Всё это у нас отсутствовало, а вооружение наше состояло из наганчиков даже без запасных патронов (к револьверу «Наган» патронов вообще маловато).

   Движение продолжаем дальше. Неподалёку прогремели два орудийных выстрела со стороны врага. Выжидаем и выясняем, в чём дело. Решили, что это обычный контроль охраняемого немцами участка и что с нашим движением это не связано.

   Неподалёку вырисовывается проволочное заграждение, стал виден и пирамидальный блиндаж. Настороженность усилили. Дыхание при движении то учащается, то прерывается.

   Конец. Дальше двигаться нельзя. В 70-100 метрах от проволоки заметно движение часовых. Расположились, кто где нашёл наиболее удобным, приступили к изучению расположения огневых средств противника.

   Орудийные выстрелы время от времени повторяются, изредка выбрасываются одиночные мины, но мимо нас и с порядочным перелётом.

   Дело сделали. Посовещались шёпотом и решили выбираться обратно. Я оказался наиболее слабым разведчиком в отношении физической выносливости. Коллеги мои – все молодые, двигаются быстро, а я тянусь сзади. Были моменты, когда я буквально оставался один, не в силах догнать своих, а они и не спохватятся.

   Задание было выполнено. Но, разбирая действия разведки, начиная с её организации, можно было сделать один вывод: так поспешно, без всякой подготовки разведку посылать нельзя. Если бы враг сделал засаду, то при обратном движении он имел бы пять командирских «языков», т. к. одни наганчиком не повоюешь.

   Вот почему я и решил предпослать сюжету о нашей разведке небольшое введение о ценности жизни и о глупой, никому не нужной гибели командиров. Хорошо, конечно, что этого не случилось, а могло бы быть.

 Ухо

   Человеку даровано иметь пять органов чувств: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. Каждый из этих органов для живого человека необходим. Среди них взаимозаменяемость не отработана: слух никогда зрение не восполнит, как и зрение не заменит орган слуха. Так уж природой унаследовано. Я нередко говаривал своим разведчикам о том, что кто-кто, а разведчики в особенности должны быть с развитыми органами чувств и каждый дарованный природой орган следует беречь, и, следовательно, умело, в нужный момент применять.

   Если эти органы необходимы для рядового бойца-разведчика, то для командира исправность их работы тем более важна. Командир воплощает в себе всю суть действия его личного состава и нередко путём применения того или иного органа следит за всеми происходящими вокруг него или, скажем, где-то впереди событиями или действиями.

   Находясь на наблюдательном пункте, ведя путём применения вооружённого глаза (т. е. органа зрения) разведку переднего края или засечку целей противника, этим самым используешь орган зрения в полном объёме данных возможностей. Ведя же засечку целей противника по вспышкам с секундомером в руках, необходимо не только одно зрение, но и слух. Здесь зрением можно установить лишь направление, а используя слух от вспышки до появления звука выстрела, можно рассчитать точно расстояние до неприятельской батареи. Так в практике боевой работы и поступают.

   Я не хочу сказать, что мои пять органов чувств вполне совершенны и без дефектов. Нет! Слух у меня туговат, как и свойственно всем артиллеристам. Но на зрение не обижаюсь.

   Озаглавить эту заметку словом «Ухо» я вынужден не потому, что я так сильно дорожу, скажем, ушной раковиной. Без оной можно жить, а орган слуха может работать нормально. Дело, видите ли, тут было связано с ухом, поэтому я и озаглавил так.

   Пятого ноября 1941 года проходил мой нормальный день боевой работы. Около 14:00 часов разведчики докладывают о передвижении колонны противника численностью до роты. Передвижение происходило в районе Хумалисты и Хумаляйне. Подскочив к стереотрубе, устанавливаю в соответствии с ориентирами место движения этой важной цели. Установил. Быстро подготовил данные и передал на батарею. Подождал момент подачи команды: «Огонь!» Подал. Четыре стальных соколика врезались прямо по колонне. Фашисты заметались кто куда. Я повторил беглым, но дальнейшее ведение огня пришлось прекратить. Фашисты, зная мой наблюдательный пункт и чувствуя, что им несдобровать, а тем более снаряды легли по цели и нанесли серьёзное поражение, немедля поспешили ослепить мою батарею, т. е. не дать возможности работать НП и открыли неистовый огонь по мне. (Данные у них тоже были подготовлены, т. к. налёты артиллерии я уже испытывал до этого.) Бойцы-разведчики и связисты как-то быстро сумели смотаться вниз, в убежище. Я же с Костей Быковским, завернув за капитальную стену, решил переждать тут, на месте, не уходя в убежище. Этот налёт поочерёдно длился около 20-ти минут. Пользуясь, казалось бы, наступившей паузой, мы тоже поспешили в убежище. Но для этого нужно было сделать рывок на расстояние 50-70 метров. В момент моего рывка враг, как оказалось, вновь повёл очередной налёт, и осколок от разорвавшегося снаряда во время моей перебежки угодил мне прямо в Ухо. Перевернувшись от силы взрывной волны, с подтёками крови, я моментально очутился в низу хода в убежище. Осколки оказались весом «неубойным», поэтому я остался не только жив, но и без особых серьёзных последствий.

   Дорого фашистам обошлось моё ухо. Не меньше сотняжки легло «доблестных воинов» немецкой армии от залпов моей батареи.

Прямой наводкой

   Командир полка полковник С. И. Красновидов приказал обратить особое внимание на железнодорожный мост через реку Тосно, ни в коем случае не допускать задуманной врагом переправы на этот берег. Выполнение этой задачи было поручено мне, моей батарее.

   Из обстановки к этому времени было ясно одно, что форсирование реки для немцев – их первоочередная задача, тем более, что часть автоматчиков уже успела просочиться в наши ряды и по ночам часто нас беспокоит.

   Конная разведка полка внезапно наткнулась на засаду и с потерями вынуждена была отойти обратно. Это ещё раз удостоверило нас, что части противника уже успели переправиться, по-видимому, где-то в верховьях.

   Ко всему этому враг ведёт бешеный артиллерийский и миномётный огонь, чтобы подавить моральный дух личного состава. Огонь его непристрельный, разбросан, поэтому потерь почти не имеем.

   До передвижения батареи к месту новых огневых позиций иду в составе огневого расчёта сам лично. Путь передвижения разведан, место стоянки орудий наметили. По возвращении обратно на батарею принимаю решение действовать повзводно: один взвод вывести на новые огневые, другой оставить для прикрытия ворот справа, к тому же на выбранном для новой огневой позиции участке возможно было расставить не более двух орудий.

   Время движется к полудню. Пути подъезда скрыты. Два орудия быстро оказались на новом месте. Позиция весьма удобная, на высоком обрывистом берегу, позволяющая хорошо просматривать и замечать всякие изменения в стане противника. Целые сутки с небольшими перерывами вели огонь прямой наводкой и несколько раз заставляли фашистов отходить обратно, не допуская до кромки берега реки. Более десятка выстрелов пустил непосредственно в мост, но подорвать его был не в силах, мои снаряды эту громаду не берут.

   Во время ведения огня прямой наводкой моё внимание привлёк к себе наводчик 1-го орудия тов. Виноградов. До выезда на фронт, когда части находились в состоянии формирования, боец Виноградов производил впечатление «вольного», недисциплинированного, и я, откровенно говоря, за его поведение опасался. За короткое время пребывания в армии Виноградов «заработал» себе ряд замечаний вплоть до наказаний на гауптвахте. Но всё это было до выезда на фронт.

   Здесь же, в условиях фронта, Виноградов буквально переродился. Как наводчик он был виртуоз, своё дело знал на «отлично», в бою – один из смелых, зря от орудия не отойдёт. Его снаряды на прямой выстрел ложились, прямо как на заказ. Уход за матчастью безукоризненный, орудие его всегда работало безотказно. На его счету немало битых фрицев.

   Впоследствии я частенько задавался вопросом правильной оценки людей и всё-таки пришёл к выводу, что беглое знакомство не даёт возможности правильно судить о той или иной личности. И тут же вновь вспоминаю марксистскую истину: «Человек познаётся в процессе труда». Точно так и здесь каждый из нас познаётся в процессе боя.

   Задание полковника Красновидова батарея выполнила. На следующие сутки батарея на новом месте и по новым целям вела прицельный огонь.

   Беспечность или отвага?

    На этом участке фронта вдруг вспыхнула немецкая ракета. Поднялась артиллерийская канонада. Стремительный удар фашистов на узком фронте привёл в замешательство некоторые подразделения пехоты. В течение 10-15 минут царила невероятная паника. Однако, как впоследствии выяснилось, передовые части сумели задержать врага. Эту панику создали тылы, у которых вообще некоторые места слабоваты.

   В этот самый момент паникёрства моя батарея повзводно занимала новые огневые позиции. Первым двигался взвод Крюкова. Ему было точно указано место расположения орудий, а также были поставлены боевые задачи. Со вторым взводом Лаврентьева до снятия орудий мы следили за противником и были готовы в случае надобности отражать врага. С передвижением второго взвода несколько замедлили, так как ждали немецкие танки.

   Наконец наступил момент возможности нашего передвижения. Быстро поорудийно двинулись в назначенное место. Идёт проливной дождь. Люди и кони под открытым небом, строений или навесов рядом не оказалось. Выставили орудия по направлению возможного танкового удара, а передки отвели в кустарник. Время подвигается к сумеркам. Рядом с нами, несмотря на проливной дождь, под обстрелом зажигательными снарядами образуются пожар за пожаром. Фашисты этот приём считают своим излюбленным и применяют его обычно к вечеру, когда начинает темнеть. Обстановка неясная. Связь с полком не работает, к тому же полка уже не существовало. Командование выбыло целиком, а начальник штаба (вновь назначенный) оказался лишь в единственном числе и даже без связного. При встрече с ним мы не добились от него никаких указаний. Более того, мы должны были «раскрыть ему секрет» о состоянии полка, так как всё это происходило на наших глазах и при нашем непосредственном совместном участии. Происходил серьёзный бой.

   Очутившись на новом месте, расставив все силы и средства обороны, я спохватился: а где же 1-ый взвод Крюкова? Посылаю связных во все стороны указанного мной ранее Крюкову места расстановки орудий. Поиски оказались безрезультатными. Иду сам – результат такой же. Где, куда его бросило? В чём дело? Неужели я растерял свою батарею? Ведь за это дело я отвечаю головой. Беспокойство и волнение нарастают с каждой минутой. В голове вертятся всякие несуразные мысли, и все они сводятся к одному: куда делся Крюков и его взвод?

   Наступила ночь. Дождь не утихает, а, наоборот, усиливается. У каждого из нас нижние рубашки пристали к телу, промокли до ниточки. Огонь противника стал утихать.

   Закружился в поисках 1-го взвода, промок основательно да при том расстроился из-за Крюкова. Обстановка оказалась так и не выясненной. Где находятся наши части, что делать дальше – всё это осталось неясным.

   Ночь была настолько тёмной, что рядом идущего солдата заметить было невозможно. Передвигаться с орудиями тем более было невозможно. Посоветовавшись с политруком   батареи Н. Торобиным, решили до рассвета с места не трогаться. О Торобине как боевом политруке я всегда с удовлетворением вспоминаю. Отважный малый, готов пойти «в огонь и в воду». Мне памятны его неоднократные настойчивые разговоры о партизанах. Он не раз настаивал на том, чтобы и нам, всей батареей в целом, стать партизанами, когда батарея попадала в положение окружения. Не стали мы партизанами лишь по одной причине: из-за меня, я не соглашался, чувствуя себя физически не подготовленным ко всем тем лишениям, которые выпадают на долю партизан. Иначе дело могло получиться по плану Николая Торобина.

   Ночь провели в поле. Согревались и «сушились» друг от друга, накинув на себя сверху по сжатому снопику не вывезенной с поля пшеницы. Тяжела была ночь для меня как командира. Тяжела она была и для бойцов-батарейцев, поочерёдно стоявших в ночной охране оставшихся при мне 2-х орудий.

   Дождь перед утром перестал. Спать было некогда, да и негде. Пришлось вновь выяснять обстановку нашего участка фронта. Установили её лишь к рассвету. Оказалось, что наших частей поблизости совсем нет, а справа и слева нас обтекают немецкие части. Ну, думаю себе, «каюк»: один взвод потерял неизвестно где, а с другим придётся здесь сложить голову. В «мышеловку» попадать не хотелось. Решили с Торобиным использовать последнюю возможность: сделать решительный бросок по направлению к хуторам. Дали такое задание командирам орудий. Сами решили двигаться цепью по канаве и в случае надобности отстреливаться. Так и сделали. Только благодаря резвости лошадей и распорядительности командиров орудий расчёты сумели проскочить галопом. Немцы от этого движения, по-видимому, даже растерялись, открыли беспорядочный огонь с опозданием. Наше продвижение канавой не было замечено, поэтому мы все выбрались благополучно. У хуторов залегла наша пехота, тут же стоят пушки на прямой наводке. Значит, выбрались. Я вновь, немедля, решил разыскивать Крюкова.

   В конце концов нашли. Что же оказалось? Крюков, передвигаясь со своим взводом на новые огневые, попал в панический «водоворот» и не в состоянии выбраться к намеченному мной месту отошёл в тыл на 4-5 километров. С ним же оказался и наш начальник артиллерии Докушевский. Если бы не Докушевский, то Крюкову был бы конец от моей собственной руки. Иначе в такое горячее время я не мог придумать для него никаких смягчающих мер. Во всяком случае, я дал ему «по заслугам»: восемь дней он был отстранённым от своего взвода.

   Итак, я вновь собрал свою батарею, вновь пошли на выполнение боевых заданий. Будем организационно влиты в 48-ой артиллерийский полк.

Места мировой науки

В данном случае речь идет о Пулковской обсерватории, о Пулковских высотах.

В дни мирного строительства социалистического общества нередко приходилось заглядывать к этим высотам, где учёные зорко, днём и ночью, следили и изучали небесные светила, измеряли путём сложнейших приборов малозаметные сдвиги Земной планеты, предсказывали суточную погоду, словом, творили замечательные дела по познанию неизведанных тайн небесных, атмосферных и земных.

Благодаря выдающимся работам советских учёных и особенно академика Тихова, Пулковские высоты и обсерватория приобрели себе мировую известность. В мирной обстановке здесь творились мировые дела. Пулковская обсерватория недавно, в 1939 году, отмечала своё столетие. Партия и правительство заслуженно отметили выдающиеся работы обсерватории. Да, это был центр мировой науки. К этому центру тяготел мир учёных.

Да, Пулковские высоты – это прекрасное место, оно было отлично благоустроено, сюда тянулись вереницы экскурсий со всего Советского Союза. А теперь в дни Великой Отечественной войны, в дни зверского нападения кровожадных расхитителей, это место стало полем боя.

Пулковские высоты преграждали путь дальнейшему продвижению фашистов к городу Ленинграду, они стали каменной стеной, где фашистские звери не нашли себе прохода дальше. Пулковские высоты стали многодневной ареной отчаянных сражений действующих частей нашей доблестной Красной армии с фашистами. Гитлер бросал сюда дивизии разных «калибров» и степеней. Здесь споткнулась полиция, здесь нашла себе могилу «Голубая», и здесь же не раз разбивались эсэсовцы.

Ни сплошная бомбёжка, ни яростные огневые налёты артиллерии и миномётов, ни другие «сюрпризы» в тактике не помогли и, следовательно, не смогли сломить сопротивления отважных красных воинов.

Врагу эти высоты – как бельмо на глазу, которое не прочь он был удалить в любой момент. Враг буквально «пахал» эту высоту днём, «перепахивал» ночью, и так повторялось изо дня в день.

На Пулковских высотах со второй половины сентября 1941 года на место учёных, занимавшихся мирным полезным трудом, пришли бойцы Красной армии, чтобы отстоять эти высоты, имеющие важнейшее тактическое и стратегическое значение для Красной армии, для жизни Ленинграда. Здесь, с этих высот, днём и ночью наблюдали за врагом сотни вооружённых глаз; отсюда били по врагу наши миномёты, наши орудия и пулемёты; отсюда не раз ходили в бой пехотинцы, моряки и артиллеристы.

Немец разорил центр мировой науки. Немец спалил и разрушил все здания. Немец разбил и уничтожил все остатки ценностей обсерватории, оказавшиеся невывезенными.

Место мирной науки обезображено фашистскими людоедами.  Вот яркий показатель «новой культуры» Гитлера и гитлеровцев!

История Пулковских высот знаменательна для нас не только тем, что здесь размещалась обсерватория, что здесь проходит «Пулковский меридиан». В дни Гражданской войны, в дни наступления генерала Юденича на Ленинград в 1919 году Пулковские высоты тоже оказались неприступной крепостью для белогвардейцев. Юденич повернул от Пулкова вспять, не увидев Петрограда. Таким же камнем преткновения Пулковские высоты стали для немцев. Наступит час, когда враг повернёт вспять, но отход ему будет преграждён. Немецкие части под Пулково – это живые покойники, это смрад, который будет развеян силой и техникой Красной армии.

Много потребуется трудов, чтобы вновь, по-прежнему, всё восстановить, вновь на этих высотах привести в действие науку.

Тягостно вспоминать обо всём этом очевидцу, а тем более непосредственному участнику обороны этой славной «крепости» города Ленина. И как гордо, без всяких прикрас, звучит «Пулково» и «защитники Пулкова». Горжусь и я, что был прямым участником обороны этой «крепости».

За все разорения ответ будет держать Гитлер и его клика.

Мы, советский народ, сумеем воздвигнуть на Пулково заново всё, что будет нужно, и сделаем всё по-нашему, по справедливости, по-честному.

Бесплатные представления

Зима 1941 года вошла в свои права. Дед Мороз Ленинградский, по-видимому, озлобившись на немцев-оккупантов, своё дело делает. Морозики с каждым днём становятся всё крепче и крепче. Особенно крепко «пристукивало» по утру. Я, одевшись в полушубок и валенки, сидя за стереотрубой, тоже ощутил «работу» деда Мороза. Но я тепло одет и к тому же родом являюсь северянином – мне всё привычно, знакомо.

Однажды в январское утро наш дед Мороз особенно рассвирепел: мало того, что температура воздуха упала до 30º ниже 0, но к этому был добавлен «адский» ветер, что по-морскому именуют шторм. Вихрь ветра проходил с переливами, точно гребень волны. Мы, разведчики, наблюдали за передним краем противника, который в это время не издавал ни звука, и, несмотря на тёплое одеяние, сменялись ежечасно.

К рассвету на посту оказался Геннадий Матанцев. Он, как всегда, наблюдал в излюбленном для него секторе, захватывавшем оставшиеся два строения в Гонгози. Своей разведработой Матанцев часто давал весьма интересные результаты, всегда находил что-нибудь новое, важное для работы батареи, в которой он служил.

На этот раз наш Матанцев «не выдержал», докладывает «внеочередное», при том доклад-то его несколько необыкновенный. Если раньше я слышал доклады разведчиков по-уставному: ориентир – такой-то; вправо, влево – столько-то; ближе, дальше – столько-то; замечено – то-то; то в этот раз он кричит: «Товарищ Командир! Подойдите-ка сюда!.. Поскорее!»

Выскочив из землянки к стереотрубе, спрашиваю:

— В чём дело? Что случилось?

-Прошу посмотреть на бесплатные театральные фашистские представления…

Что, думаю, за новость, что за представления?

-Вот там…у трубы, …где пробито снарядом…Смотрите под перекрестье…У меня установлено, … не сбивайте.

Я, быстро подогнав окуляры для своих глаз, начинаю рассматривать. И что, вы думаете, я вижу? Фриц, поставленный фашистским командиром на пост (это их передовой НП) воспроизводит всякого рода акробатические номера. По-видимому, он когда-то занимался в спортивных организациях, поэтому у него неплохо выходят вольные движения, особенно взмах руками, ногами и покачивание туловищем. Все такого рода движения происходят весьма учащённо, точно с подгонялом. Наблюдаю я за этим самым «цирковым артистом» полчаса, смотрю, время подвигается к 45 минутам, а он что дальше, то энергичнее действует. Ну, думаю, вот «артист» и «сцена-то» как раз для него подходящая. Пусть продолжает ещё немного, пусть войдет «в раж», а потом – дадим ему на «закуску».

Фриц, наконец, после всяких взмахов перешёл на чечётку, а то «совмещает» одновременно чечётку с разного рода взмахами. Так бы, может быть, продолжалось это самое фрицевско-гансовское представление и дальше, а оно наверняка продолжалось бы, так как смена наблюдателей у немцев производилась через 3 часа. Но нам, откровенно говоря, эти их «представления» были известны и ранее, только с меньшей «программой», и проводились они исподтишка, «артисты» боялись показать себя зрителям. На этот раз под воздействием деда Мороза фриц дошёл до того, что забыл даже о всяких элементарных правилах маскировки… Да и до соблюдения ли каких-либо правил тут, когда в обычном летнем зипуне, валенках и пилотке, завёрнутой бабьим платком, он, по сути, не солдат, а чучело. Чучело и не маскируют, не прячут куда-либо, а наоборот, выставляют напоказ воронам. Так и это пугало пошло по пути чучела.

…Настал момент, когда это чучело вошло, что называется, в раж, — пуля нашего снайпера утихомирила циркача. Этим самым, успешно, под гром выстрела, была закончена «карьера» одного из многих «циркачей», появившихся на Ленинградском фронте… На этот раз бесплатные представления были отменными, с особым «вкусом» «постановщиков» представлений. Правда, постановщики таких театров остаются всегда в большом убытке. Пожелаем им и дальше продвигаться в том же духе.

Немецкая агитация

 Идёт октябрь месяц 1941 года. Осень вступила в свои права. Ночи стали длинные и тёмные. Темнота нередко усиливалась пасмурной, дождливой погодой. В такие ночи на переднем крае все должно быть в боевой готовности. Бдительность наблюдателей, слухачей и дежурных подразделений должна быть безупречной: иначе всё может быть нарушено.

Фронт к этому времени стабилизировался. Немец около города, но в город не вошёл, не пустили. Прыткая ярость неприятеля временами разгорается, враг психует. Но и как не психовать: план захвата Ленинграда провалился. К психозному состоянию врага мы уже привыкли и научились надевать на него «усмирительную рубаху».

Мой боевой порядок в Пулково: автогородок – глиняная горка. На горке устроил себе наблюдательный пункт. Место, как говорят, «бойкое». Немец не любит эту высотку. Клюёт её денно и нощно (днём и ночью). Передний край от моего НП в 300 метрах (правда впереди, неподалеку, выставлялось боевое ограждение).

Однажды, около 23:00, было на редкость тихо, как будто это не фронт. Но мы уже знаем, что всякая «тишина» есть предвестник разных вражеских уловок. Так, собственно, получилось и на этот раз. Вдруг в воздухе раздался какой-то необычный звук. Звук этот усиливался и первоначально напоминал русское «Ура!». Но я знал, что наши части действовать в эту ночь не собирались. От таких непривычных ночных созвучий стало как-то неприятно, по телу пробежала дрожь. Прислушиваемся дальше. Оказывается, фрицы решили нас агитировать через радиосеть. Выступает какой-то Ганс с довольно хриплым голосом. Первоначально действует увещеваниями, а к концу угрозами. Правда, этому новоявленному лектору-агитатору не удалось долго тратить свою энергию и напрягать горловые связки: их быстро оборвали ротные миномёты, открывшие огонь по «агитпункту». Так, следовательно, первое выступление на одной из незаконченных фраз и было прервано.

Дальше фрицы не применяли этот метод агитации почти полмесяца. Однако потом начали действовать, но уже по-иному: первоначально они передавали разные русские песни и особенно «Катюшу», которые мы, конечно, не прочь и послушать. После нескольких песен вновь пускали «лектора». Но участь этого агитатора была неотрадной, его слова обрывались заливами наших батарей. С такими артиллерийскими «аплодисментами» мы неоднократно провожали с «трибуны» немецких агитаторов.

Искра в сумерках

Говоря об искре в сумерках, можно бы начать с поговорки «пуганая ворона и куста боится», но на самом деле это было не так. Каждый находящийся на фронте должен быть во всём осторожен, особенно когда части действий не ведут. Осторожность на фронте — большое дело! Неплохо, например, быть осторожным при смене боевых порядков, при передвижении на новом, неизвестном участке и особенно в темноте. К врагу в лапы попасть немного требуется: один неосторожный шаг — и готово. Но каждому из нас ценна Родина, и Родиной мы не торгуем. Каждому хочется принести пользу для Родины и как можно больше.

Говоря без лишних слов, об одном случившемся факте поведаю в следующем эпизоде: однажды под вечер, когда уже стемнело, мне совместно с Макаровым, Мамлиным и Крегоченко пришлось двинуться с огневой позиции на НП (путь составлял до четырёх километров). Дорога была не изведана: по ней ходил однажды Макаров и то днём. По правде сказать, собственно дороги как таковой здесь не было, т. к. двигались мы по линии связи ОП – НП. В потёмках мы немного уклонились в сторонку и потеряли свой провод. В ориентации время от времени помогали нам ракетные освещения противника. Тут же, как на зло, ни одной ракеты. Кругом темно. Идём по сути дела уже по компасу, невзирая ни на что. Подошли к заболоченному ручейку. Мокро. Ноги в сапогах уже отсырели. Вдруг сбоку и несильно впереди, метрах в 10-12, на этом сыром месте мы все одновременно заметили огонёк-искру, точно от папиросы. Я дал оклик: «Кто? Стой!» Ответа на мой окрик не последовало. К этому моменту мы уже рассредоточились и на всякий случай приняли некоторый боевой порядок. Окрик повторил. Ответа нет. Искра скрылась и опять исчезла.

Думаю себе: что же это может быть? Неужели просочился противник? В таком недоумении быть хуже всего. Ответа так и нет. Ещё раз издаю: «Стой! Стрелять будем!» И в этот самый момент направляю Мамлина несколько вперёд, а сам даю один выстрел в то место, где была замечена искра.

Но после этого выстрела все наши подозрения сразу же были рассеяны. Оказалось, что на этом участке были наложены кучи с торфом для просушки, и противник, ведя огонь по этому месту, поджёг торф, и поэтому горение (тление) торфа продолжалось, было чему гореть. В момент нашего подхода ветер подхватил горевший торф и обнажил искру. Так, в отсутствии воодушевления искра в сумерках была принята за противника.

На печке-лежанке…

Война. А на войне всякое бывает: другой всю войну на переднем крае, всю войну, как говорят, в переделках, но остаётся цел и невредим. Бывает и обратное: не успеет человек появиться на расстоянии пушечного выстрела, как случайно разорвавшимся снарядом выводит из строя или нередко вообще нарушает жизнь подразделения, части и соединения. В современную войну таких «сюрпризов» сколько угодно не только на фронте – в передовых рядах, они случаются и в тылу. В радиусе действия неприятельской авиации это вполне возможно, и нет ничего тут сверхудивительного.

Наш батарейный Костя Быковский частенько говаривал: «Легко тому, кто умирает в бою, а если погибаешь, лёжа на печке, … нет хуже». Этот разговор он брал из своего боевого эпизода, который имел место на наблюдательном пункте, когда его ранило осколком мины, а он в это время лежал на печке, согреваясь после выполнения вахты разведчика-наблюдателя.

Дело было так: избрали мы себе НП в одном доме. Дом этот стоял на бугре и давал возможность незаметно для противника вести круговое наблюдение со значительной глубиной просмотра. В этом доме мы и обосновались. Проходит день, два, неделя – всё идёт своим чередом, всё пока в порядке. Противник ведёт артналёты, но все мимо нас, и мы что-то в стороне. Лейтенант Иванов нет-нет издавал: «Это ж нас бережёт напоследок, … хитрит, хочет, чтобы нас побольше здесь скопилось, а потом накрыть». И он был прав. Так впоследствии и получилось, уж такова тактика врага. Мы ведь тоже за этим следим и там, где есть чем «поживиться» (где можно противнику нанести серьёзное поражение), своё дело сделаем.

В данном случае нас подвели наши товарищи-соседи. Уж больно им «полюбился» наш НП, стали ходить к нам «в гости» для организации взаимодействия, для уточнения целей и других дел. Ходили они в одиночку, а потом даже группами, что на фронте пагубно бывает и уставом не регламентируется.

Наступал вечер. Солнце пряталось за горизонт, но видимость была прекрасная. Мы готовились вести огонь по двум интересующим нас объектам. В это время неожиданно приходят к нам четыре соседа. Надо полагать, что враг при такой хорошей видимости их проход заметил. Не успели они появиться в здании, как вдруг треск разрывов, клубы дыма, фонтаны воды с грязью – всё смешалось. Немец ведёт огонь прямо по нам. Налёт продолжался минут 10-12. Около сотни мин осыпало здание. И вот в результате этого налёта, к нашему счастью, оказался только один раненый. Оным оказался лежащий на печке Костя Быковский. Осколок мины каким-то образом попал ему в большой палец и притом прямо под ноготь. Рана, правда, мало значима, никаких опасностей не вызывала, но Костя был ранен. И ранен не где-нибудь, а на печке. Вот почему наш Костя потом говорил: «Легко тому, кто умрёт в бою, а вот кто погибнет, лёжа на печке, …нет хуже».

«История народов не знает города, на долю которого выпадали большие испытания, чем те, что перенёс Ленинград в этой войне, и нет в истории примеров стойкости и героизма больше, чем те, которые дали ленинградцы». Газета «На страже Родины», №15 (1944 г.)

За ущерб расплата

Мы ведём войну, чтобы отстоять свою Родину от вражеских орд. Враг наделал много проказ. Тягостно становится, когда видишь эти проказы своими глазами, когда ежеминутно их ощущаешь.

Там, где нам пришлось отражать атаки врага, там, где протекали бои с немецкими захватчиками, всё сведено на нет. Там можно видеть разбитые или сожжённые избы, дома, сараи, амбары, колхозно-совхозные дворы, целые заводы и фабрики. И тягостнее всего, когда видишь безвинно валяющиеся трупы детей, матерей, стариков.

Трудно всё это описать, но всё это в памяти, всё это запечатлелось. Как можно не видеть перебитую и связанную в бесформенные витки нить телеграфа и телефона, которыми пользовались годами. Как можно не замечать испорченные дороги, взорванные мосты, разрушенные водопроводы и заваленные разным хламом колодцы? А что сделали с колхозными полями? Они превращены в сплошные неровности с воронками разных размеров и вывороченными снизу камнями, образующими малые и большие возвышения. Больше того, поля перерыты ходами сообщений, окопами, рвами, там настроены блиндажи, заграждения, минные поля, и все это не нужно и становится тягостно для сельского хозяйства. Все эти опустошения произведены врагами.

Столько сил и средств понадобится для возведения и для наведения порядка в этих местах, чтобы привести это всё вновь к жизни. А сколько жизней напрасно будет погублено после войны от мелких случайностей, от всяких взрывов мин, снарядов, бомб, гранат и пр. А ведь всё это возможно при столкновении тракторного плуга или при других предметах соприкосновения. И всё это из-за проклятого немца!

Передо мной как на ладони стоит город Пушкин, город неописуемой красоты в прошлом. А сейчас? Сейчас там враг. Он хозяйничал. Он, этот враг, погубил парки, сжёг все деревянные здания, разорил дворцы, институты, превратил этот город в груду развалин.

Все это мы запишем в лицевой счёт виновников. Немцы должны нам возместить за все причинённые ими убытки. Сейчас страшный суд идёт на поле боя. Но суд на этом не закончится: кончится война, суд будет заседать. Гитлер и его приспешники будут держать ответ. Судьёй их является свободный советский народ. Последний приговор суда – расплата за всё!

Наш праздник

23 февраля. Знаменательная дата. В этот день красные войска разгромили врагов под Нарвой и Псковым в 1918 году. Ныне этот день стал праздником доблестной Красной армии.

24-ю годовщину праздника Красной армии я отмечаю на фронте, в передовых рядах. Праздник проходит несколько необычно: Красная армия и весь её личный состав живут порывом к разгрому врага.

К встрече праздника мы подготовились. В каждой землянке навели праздничный вид. Подготовились мы и ко всяким неожиданностям врага (на фронте всё возможно). Враг нервничает.

Торжественное заседание провели тогда в землянке. Днём своими силами организовали концерт. В общем, сделали всё, что положено и в мирной обстановке, но… без затяжки времени.

Немец понял, что мы пойдём в наступление, и решил «предупредить» события. Всю ночь беспрестанно бил артиллерией, но всё напрасно. Наш дивизион потерь не имел.

Приказ Родины

В начале войны из-за внезапности нападения, несмотря на потери значительной территории, тяжёлых отступлений армии, каждый из нас был убеждён в том, что победа будет за нами. Эти слова победы звучали в Сталине, звучали во всём великом народе.

Прошло 8 месяцев войны. Кончились дни вражеских наступательных порывов. Этот порыв перешёл к нам, к Красной армии. Вот уже около трёх месяцев наши части гонят врага обратно на Запад.

Ко дню Красной армии вновь прозвучали сталинские слова в приказе. Эти слова опять подняли нас на новые боевые подвиги. Если раньше мы не сомневались в победе, то сейчас мы эту победу видим, как реальность.

Будем овладевать военным делом, военной практикой и стратегией так, как владеют наши славные полководцы. Впишем в историю России самое знаменательное событие – событие разгрома «самой хвалёной» армии Гитлера.

Дни блокады

Фронт стабилизировался в период с 20 по 30 сентября 1941 года. Наша часть и я со своей батареей расположились в районе Пулковских высот. Участок обороны весьма серьёзный и ответственный. Отдать врагу эти самые высоты – городу будет тяжко. Враг неоднократно пытался наступать и всеми силами стремился овладеть Пулково, но из этого ничего не вышло. Авиация противника первое время не давала покоя, ведя постоянно бомбёжку этих высот. Шквалы артиллеристского минометного огня почти не переставали. Наши укрепления к этому времени состояли из нити окопов, и только наблюдательные пункты были расположены в зданиях. Серьёзным из укреплений, собственно, ничего не было. Мы располагали только одним – это твёрдой волей противостоять. Всё же остальное в тот период уступало врагу и в силе, и в технике. Таким образом, прямой удар врага сорвался, планы его по овладению Ленинградом рухнули. Но это лишь начало тягостных дней для врага, начало суровых испытаний для нас, для Красной армии, для жителей города Ленинграда.

Неудача прямого удара на город должна быть чем-то восполнена. Враг решил двинуть свои части к Шлиссельбургу, к Ладожскому озеру. Это ему удалось. Этим манёвром он закрыл Ленинград, отрезав все пути подвоза. Впоследствии для «прочности» кольцо было удвоено в районе Тихвина.

Итак, мы в блокаде. Для нас всё закрыто. Ленинград и фронт живут единой жизнью. Извне ничего не поступает.

Проходит октябрь месяц. Уже к концу октября норма хлеба была доведена до 600 граммов на человека. В ноябре всё это ещё больше уменьшалось. Настали дни, когда в общий котёл шли шпроты, куриное филе и тому подобные деликатесы. Это признак расхода последних запасов продовольствия.

В декабре получили 300 граммов хлеба пшеничного из разных суррогатов с добавкой 100 граммов сухарей, приравненных к 200 граммам. Суп стал состоять из воды с малозначимой подболткой крупяных отходов (шпроты и филе кончились за ноябрь). Но это ещё не всё. Это пока «цветки», а «ягодки» все впереди. Убавка питания прошла резко, но первое время она малозаметно сказывалась, т. к. каждый из нас имел некоторые «запасы» в подкожном жировом слое и за счёт его количества существовали и воевали.

Самое тяжёлое наступило в январе и феврале. Отсутствие витаминного питания: народ заболевает авитаминозом. Этот авитаминоз у каждого протекает по-своему: кто начинает «здороветь» — опухает, другие ослабевают на ноги, у третьих вываливаются зубы, четвертые оказываются пораженными всякими свищами, фурункулёзом и т. п. У меня в батарее с виду ни одного здорового, все страдают авитаминозом. Боец Беляев, будучи рослым и физически крепким мужчиной, дошёл до того, что на посту был не в состоянии держать винтовку, она валилась из его рук. Маликов не в состоянии был передвигаться до кухни. Народ стал вялый и как бы ко всему безразличный. Но это на самом деле не так.

В эти голодные дни мы не только держали оборону, мы имели мужество даже наступать. Остаются памятными бои 5 декабря под Коккорево. Семь дней протекал бой под Гонгози и Верхнем Койрово. Во всех этих боях батарея принимала самое активное участие. Во время боёв больной народ перерождался: выдерживал положенную и технически возможную нормы беглого огня в единицу времени; по команде «К бою!» становились все такими же орлами, как и в сентябрьско-октябрьские бои.

Иногда, глядя на своих батарейцев, думаешь: откуда же в них берётся энергия, сила? Ответ находишь в одном: народ предан Родине, народ любит Родину, любит свой город Ленина и хочет его защитить от посягательств врага. Слово «Родина» – это живительные капли, слово «Сталин» — это мужество и стойкость. С этими словами о Родине и о Сталине мы выстояли все тяжести фронтовой жизни под Ленинградом в условиях двойной блокады.

Да, трудности были велики. Их может представить себе вновь тот, кто их испытал. Переживая блокаду, казалось бы, положение безвыходное, все мы точно обречённые на голодную смерть, тем не менее каждое партсобрание занималось вопросами приёма в ряды ВКПб. В моей батарее вместо 11 коммунистов рост партийцев дошёл до 60%. Я член партии с 1931 г. До войны я выдал всего лишь 4 рекомендации вновь вступившим в ряды партии. А вот здесь, на фронте, дал 32 рекомендации за какие-нибудь полгода. Каждый вновь вступающий в ряды партии Ленина и Сталина проверен на поле боя: бой — лучшая проверка людей; бой — лучшее средство испытания качеств большевика. Тот, кто в бою оформился в ряды партии, – тот истовый коммунист. Лаврентьев, Матанцев, Соколов, Морозов, Давыдов, Соливерцев и ряд других стали орденоносцами. Это всё мои питомцы, я их рекомендовал в партию.

Во всей блокадной эпопее характерно одно: чем тягостней день – тем больше единения, тем больше гнева и злости в адрес врагов.

Но всё, о чём здесь упомянуто, это лишь небольшие фрагменты бытия солдата и офицера Красной армии в дни блокады. Но это не всё и далеко не всё. Ленинградский фронт изолирован от большой Земли. Оттуда мы не получаем питания, не получаем боеприпасов, у нас недостаёт вооружения, совершенно отсутствуют средства передвижения и пр., мы изолированы.

И вот в этой самой изоляции мы строим оборону; рабочий класс Ленинграда делает пушки, снаряды, ППД, ППШ, пулемёты, миномёты, гранаты. День ото дня становится трудней и в то же время веселей. Теперь мы вооружены по-современному. Наша техника уже превосходит вражескую. Стали появляться «Катюши» и им подобные, и всё это в условиях блокады. Всё это сделал рабочий класс Ленинграда, будучи полуголодным, в неотапливаемых квартирах, без водопровода, без электрического освещения, когда улицы города заносило снегом, когда трамваи не двигались, когда люди валились подкошенными с ног от дистрофии да плюс к этому от непрестанных вражеских обстрелов и бомбёжек. Город живёт той же фронтовой жизнью, как и мы, которым положено по штату.

Мне лично не пришлось быть в городе с ноября 41-го года по апрель 42-го. Всё, что происходило в городе, мне мало было известно, но апрельский приезд позволил убедиться во всей этой «прелести». Тогда я познал городскую жизнь в блокаде, когда встречал валяющиеся трупы, когда увидел настоящих дистрофиков. Вот и отец мой оказался жертвой этой окаянной блокады. Вот и бабка еле ноги переставляет, у которой смерть берёт перевес над жизнью. Но и это не заключение. В дни моего апрельского приезда в город я был поражён другим. Ленинградские жители все как один были на улице, все были заняты очисткой города от зимних невзгод. Весь выходной день был посвящён этому делу. Народ не хотел видеть свой город грязным, неубранным, и он его очищал. Народ всё это делал, превозмогая тягостную боль, превозмогая бессилие. Народ всячески боролся за свою жизнь, за свой любимый город. Смерть постепенно удалялась. Сила жизни вновь нарастала. Народ оправляется, крепость города усиливается. Враг всё ещё пытается морально подавить ленинградцев своими артобстрелами, но всё это уже не то, что было в дни блокады. Сейчас мы сильны как никогда. Жаль, конечно, людей, безвинно погибших.

«Катюши»

 Бойцы только что собрались после небольшой боевой работёнки. Идёт оживлённый обмен мнениями о грозном окружении. Наводчик Петров – бывалый вояка, хвативший «сладких дней» Первой мировой войны, настолько привык к 152-х мм гаубице, что лучшего для него нет больше ничего. Иногда он говаривал и так: «Наверное, мне придётся умереть вместе с моей «Федорой». «Слов нет, гаубица хороша, и, если снарядик куда попадёт, есть на что посмотреть», — поддерживает его Иван Петрович, воевавший этой пушкой в Финскую. Большинство собравшихся одобрительно отзывается об этой «плевательнице», именуемой Федорой. Немцу несдобровать, когда огонь прицельный. Она пробивает три, а то и более наката, когда бьёшь на фугас. Подходяще вредит и при осколочном.

Неподалёку, сзади, сидел правильный Петька Заварзин. Как правильный парень что надо. Один правило Феодоры ворочает. К разговору он, конечно, прислушивался, но, по всем данным, не со всем соглашался со своими коллегами и пока что молчал.

Наш Петров пушку гаубицу знал на «отлично». Он готов был в любую минуту проводить занятия с новичками, но из-за его многословия не всегда, бывало, давали ему развернуться. А тут в частной беседе никто его не ограничивает. Вот он и старается изливать наболевшее. И больше всего бросает реплики в адрес новичков, которые плохо знают эту машину, плохо её изучают. В таких беседах он давал очень много ценных указаний в отношении «прихотей» гаубицы и «удовлетворения этих прихотей». Иногда недурно было бы послушать его рассказы и командиру. Петрова, как знатока пушки и как наводчика, в батарее все уважали. Слов нет, человек дело знает. Но на занятиях его слушали «так себе». Частные беседы его про пушку были значительно интереснее. Тут он всё связывал со своими похождениями старого артиллериста, как он сам себя именовал. К концу своей беседы вольно или невольно Петров ввернул пару следующих словечек: «А всё-таки эта пушка лучше всех имеющихся». Вот эти-то, казалось бы, малозначимые словечки и подняли Петьку Заварзина. Петька встал, вышел на середину и говорит собравшимся, уставив глаза на Петрова:

— Ты, Петров, хоть и старый конь в артиллерии, но отставший. Ты, кроме своей «Федоры», ничего больше не видишь. Я вот до приезда к вам сюда, до ранения работал на «Катюшах». Слыхали, что это за «девки»?

Все слушатели одобрительно кивнули головой, ответили: — Конечно, слыхали.

— Так вот эта самая «Катюша» твою «Федору» давно обогнала. У неё как залп, так восемь «гостинцев» и летит. А «гостинцы»-то не чета гаубице. Ныне сделаны новые «Катюши», у которых снаряд весит по 300 килограммов. Немец боится «Катюш», как чёрт ладана. А управление куда проще, чем здесь, у нас. Приедем, бывало, вдвоём на машине, установим на заранее выбранном месте, наведём, разик дунем и кругом обратно.

— «Катюшины» «посылки» по немцу, а немец по тому месту, откуда била «Катюша», а её уже след простыл. Вот это машинка! Тебе, Петров, тут не тягаться. И брось ты, к слову пришлось, хвастать своей гаубицей. Нынче, в войну, многое сделано у нас нового. Появились не только «Катюши», но ещё и «Ванюши», и «Старшины фронта». Это всё новое вооружение и куда лучше всякого старого.

— Слов нет, хороша «Катюша», — ещё раз подтвердили присутствующие. – Всем она хороша, и немцу крепко достаётся от неё, но только вот одно плохо, — заметил один из них, — зачем эта самая «Катюша» всё время подъезжает в места, где, скажем, идёт скопление наших людей? Ведь «Катюша» отстреляла и смылась. А мы чем виноваты за неё? Ведь весь немецкий груз, который он бросает на «Катюшу», приходится не по ней, а по кому-то другому, кто около этого места остался. Вот, например, в четверток я случайно оказался около того места, где она была, так я еле ноги унёс. Уж немец бил, бил, кругом всё обложил, но всё, правда, впустую. А мне прохода не было, наверное, целый час, да и укрыться было негде. С этой стороны мы, артиллеристы, друг другу вреда не приносим. Только если немец кого засечёт, тому только и достаётся. А тут как бы с себя «вину» на других перекладывает. Надо эти дела по начальству доложить, чтобы так больше «Катюши» не делали. Пусть ездят где угодно, но чтобы других не подводить, довольно.

Чтобы Отечественную войну выиграть, чтобы закончить эту войну разгромом врага, нужно длительное и сосредоточенное напряжение сил, нужно, чтобы люди дрались, не думая об усталости, не допуская мысли о выходе из боя, об отдыхе, пока не выполнена до конца поставленная задача. Нужно, чтобы люди жили одной мыслью, одним всепоглощающим стремлением сломить и развеять врага в прах. Поэтому самого высокого, но кратковременного порыва для победы недостаточно.

Примерная суть указаний А. А. Жданова

Яшка-артиллерист

 Яшка-артиллерист получил двухсуточный отпуск в Ленинград, к семье.

— Ну что ж, Яшка, — говорили ему приятели перед отъездом, — поедешь, так уж ты, как старый артиллерист, расскажи и о нас, и о наших пушках. Расскажи, как мы бьём из пушек фашистов, да не забудь – покажи хоть на словах, что мы, артиллеристы, — боги войны.

— Ну, положим, мы не боги, бог войны – артиллерия, а мы пока всего лишь апостолы, — поправляет Яшка и продолжает, — уж будьте уверены, не подкачаю. Что другое, а уж про артиллерию, не беспокойтесь, расскажу. Это мне не привыкать, чай, по специальности.

В город приехал Яшка ночью. О его приезде никто не знал, кроме семьи. На другой день соседи узнали о приезде Яшки – старого знакомого по работе на одном из заводов. Соседи, точно на собрание, один за другим валили к Яшке. У всех у них огромный интерес к фронту, к бойцам и особенно к артиллеристам. Яшка то понимал. Он знал, что его гости работают на заводе, где делают пушки.

В беседе Яшка многое порассказал своим слушателям. Он упоминал о тяжёлых днях нашего отступления, о штыковой, когда фашисты внезапно подскочили к батарее, о том, как он и его коллеги стреляли картечью и как первый раз он бил по немецкому танку. Всё это он творил и видел своими глазами. А сколько таких прекрасных дел проведено с закрытых позиций, где цель Яшке была не видна. Но он слышал команды и поэтому знал, что ведёт огонь по батареям противника, по колонне велосипедистов, по лазутчикам и по группам, строившим укрепления. Результаты боевой деятельности знали все батарейцы, то им объявлялось после каждой стрельбы. Было о чём Яшке рассказать. Время пошло уже за полночь, а гости всё ещё были у Яшки.

Жена Яшки напоследок даже выразила своё негодование: «Довольно вам расспросов и рассказов. Оставьте вы нас, ведь Яков завтра утром уезжает, ведь он же хозяин квартиры, и нам хочется, чтобы он помог застеклить рамы, заделать разбитую дверь…»

Яшка к концу своих рассказов с жалостью изложил о том, что пушка его (где он работает в расчёте) не совсем исправна, иногда сдаёт. Уж очень много она испытала.

— Эх, если бы мне такую пушечку, как, бывало, я делал вместе с вами на нашем заводе. Я бы тогда задал перцу немцу.

Эти простые слова Яшки были настолько задушевными, настолько увлекательными, что вызвали в его собеседниках желание помочь Яшке.

Старый заправский рабочий завода Егор Петрович, прощаясь с Яшкой, сказал:

— Воюй, бей гада!  Мы тебе от себя сверх нормы новую машинку сделаем и подошлём. Только скажи, куда её направить.

Не прошло и недели, как на батарею прибыл Егор Петрович вместе с новой пушкой, сделанной коллективом завода для Яшки-артиллериста.

Егор Петрович, передавая пушку, сказал:

— Вот вам подарок для Яши. Бейте гада! А если понадобится, мы для вас ещё подбросим.

Так вот какова была двухдневная поездка Яшки в город. Вот какие дела сделал наш Яшка-артиллерист.

День рождения

 Когда говорят о дне рождения, о так называемых именинах, то именинник и без слов понимает, что это касается его и что в этот день он будет чем-либо отмечен приглашёнными гостями. Так уж заведено в жизненной практике отмечать прожитую годину.

Во время войны обо всём том приятно только вспомнить. А чтобы насчёт «отмечания», то … это не всегда удаётся. Больше того, многие из нас даже забывают о таких датах, голова занята другим. Точно так получилось и у меня в 1941 году. Забыл я о своём дне рождения, забыл, что идёт ноябрь месяц и что близится 21-е число этого месяца.

А случилось это так: после 15-го нам пришлось менять боевые порядки, передвигаться на новые позиции. Сами понимаете, что работки в это время бывает немало. Надо батарею посадить на место, укрыть, обеспечить её защиту от всяких неприятельских невзгод. Надо не только организовать НП, но и укрепить его. Уж так принято в обороне. Иначе можно напрасно поплатиться жизнью, а она дорога, она нужна ещё для последующих боёв.

Будучи занятым этой работой (да к тому же мне пришлось поддерживать действия нашей разведки), я действительно забыл о своей ежегодной дате. День 21 ноября был довольно загруженным: проверял ход строительства землянок житья на ОП. Отправлял лошадок на «откорм», проводил занятия с командирами взводов по расписанию, да плюс вызов на КП командира дивизиона. В общем весь день в ходьбе и работе.

Явившись к командиру дивизиона в 23:00, я получил новую боевую задачу: проходила смена частей переднего края, поэтому я должен был поддерживать своим огнём другую часть. Срок увязки действий определён немедленно. От КП дивизиона тёмной ночью я двинулся разыскивать командира той части, с которой я должен вместе «работать». Из-за темноты проблудил часа 3. И, наконец, когда попал в землянку командира батальона тов. Кравченко, часовая стрелка стояла на 4:00. Но это было уже не 21-е, а 22-е число, т. е. день моего рождения уже прошёл, и я об этом даже не вспомнил. Так, может быть, не имел бы возможности вспомнить о нём и дальше, но при обоюдном разговоре, к слову пришлось, говорили вообще об именинниках, так как комбат позавчера отмечал свою дату аналогичного порядка, …ну вот и я опомнился – забытый именинник.

Земляной «таракан»

 Когда бы вы ни пришли в командирскую землянку 2-ой батареи (на огневой), всегда увидели бы там «делового» человека, вечно «занятого» большими делами. Эти «большие дела» его состояли в отведении времени на распорядки суточной трапезы для собственной персоны, из непременного отдыха от «тяжёлой работы» после обеда и, конечно, после ужина, как полагается. В землянке он, конечно, не прочь был и погулять, да мешал стол, а под столом – камень. На улице он показывался не всегда, … фронт, а на фронте всё возможно: вдруг, скажем, обстрел. Отправление естественных надобностей из-за этого проклятого фронта тоже проистекало ненормально, с некоторой задержкой: иногда «некогда», иногда «нет времени», «занят», «много работы».

И откуда же господь бог даёт таких дитятей? Хорошо, правда, что мне недолго пришлось работать с этим олухом, иначе дело было бы «швах».

Вы можете законно меня спросить:

— О ком же это идёт речь?

Я, не скрывая, дело прошлое, отвечаю:

— Таким был мой комиссар батареи Пётр Садков, о котором вряд ли кто из батарейцев может сказать что-либо положительное. Это подлинный земляной таракан, впоследствии окончательно скомпрометировавший себя мелким воровством у военврача 3-го ранга.

Чаепитейная «кумушка»

 Я и сам не против выпить чайку, и особенно, когда этот чаёк хорошо заварен. Во время ночных дежурств, а тем более в морозное время, чаёк ободряет. Но я чаевик низкой марки, значительно уступающий первенство Бахвалову – старшему на батарее, с которым пришлось совместно работать на протяжении 4-х месяцев.

Удивительный уклад у этого человека. По гражданской он был профсоюзным «деятелем», а по военной части, пожалуй, мало чем отличался от самого отсталого члена профсоюза. Вся его жизнь на фронте протекала в чаепитии, во всякого рода пересказах. В общем, болтун высокого пошиба. Сколько я давал ему заданий – практически ворох, ни одно из них не было выполнено. Однако на словах он был готов к выполнению целого ряда невозможных для него задач.

С уходом его батарейцы вздохнули своими лёгкими на полную глубину: избавились от этой «кумушки».

Потеха

(Рассказ моего разведчика Растопчина Васи)

Всё говорили, что немцы и особенно немецкие солдаты – народ смелый, куда смелее, чем все другие. Но мне не однажды пришлось наблюдать их «смелые» подвиги, и поэтому я пришёл к убеждению в том, что такой разговор могут вести и ведут только обыватели, настроенные против нас, против Красной армии.

Вот, к примеру, сегодня я ещё раз убедился в этой самой немецкой «смелости». Мне часто приходится наблюдать в стереотрубу их утренние часы. Часто я вижу и знаю их утренние повадки: оборванцы всегда до начала полного рассвета выходят по своим надобностям. Позднее они уже боятся наших. Один из таких оборванцев сегодня, как плохой воришка, высунулся из своей берлоги, огляделся по сторонам, первоначально, по-видимому, ничего не заметил и начал было исподволь, нехотя подниматься кверху. Далее решил ещё раз кругом посмотреть, чтобы убедиться в своей безопасности. Потом, согнувшись, отошёл, наверное, не более пяти шагов и начал оправляться. В это самое время откуда ни возьмись последовал с нашей стороны выстрел, и мина разорвалась от этого самого смельчака, может быть, метров на 200, а то и более. И что вы думаете с ним случилось?

Сукин сын, даже не натянув на себя штаны, стрелой ускакал к себе в нору. А спускаясь книзу, он, по-видимому, от испуга поскользнулся и так, на заднице туда и съехал. Наверное, о ледяные сосульки разодрал себе в некоторых местах. Вот каковы они, смельчаки!

Глиняная горка

 Про эту глиняную горку хотелось бы рассказать очень многое. Придёт время, когда о ней заговорят поэты и писатели. А я пока ограничусь для памяти несколькими заметками.

Глиняная горка – это правый отрог Пулковских высот. Тактическое её значение для нас весьма огромное. Горка топографически хорошо выделяется. Наблюдение с этой горки прикрытое, сектор — круговой и даёт возможность следить за значительной глубиной.

Я первый установил свой наблюдательный пункт на этой самой Глиняной горке. За мной потянулись другие, а впоследствии целиком превратили её в место для наблюдательного пункта не только подразделений, но даже частей и соединений.

Фашисты сердиты на эту самую горку. Они знают, что сотни и тысячи команд, передаваемых на батарею, исходят с этой горки. Не одна сотня разных огневых точек и сооружений противника разрушалась советскими гранатами с этой горки.

Вот поэтому-то фашисты и ненавидели эту горку, поэтому-то они чернили эту горку и зимой и летом. По этой горке летели авиабомбы, мины, снаряды, строчили автоматы и пулемёты. Зимой горка превращалась в чёрное пятно, и, казалось бы, всякая жизнь здесь нарушалась. Однако это было и есть на самом деле не так. Горка жила и живёт своей боевой жизнью и днём и ночью. Стереотрубы, бинокли и другие оптические приборы шныряют своими объективами по вражеской обороне, по её тылам, следят за каждым движением противника.

Ни бомбы, ни мины, ни снаряды не в состоянии были нарушить жизнь глиняной горки. Горка черна, но жизненна.

Мне эта самая горка особенно памятна: много раз пришлось подниматься и спускаться обратно по склону этой горки; много было пролито потов при подъёмах. Бывали случаи, когда приходилось вбегать буквально за 5-7 минут, но бывали случаи и противоположные, когда подъём длился часами, когда приходилось использовать всякую воронку, чтобы спасти себя от шального попадания пули или снаряда.

И так эта горка сейчас черна и внешне неприглядна, но жизненна:

Вот опять та знакомая горка.

Подниматься по ней нелегко.

Но уютно в командной землянке,

И видно фашистскую мразь далеко.

С обстановкой знакомлюсь я быстро,

Мне задача ясна, как всегда:

Бить фашистскую мразь беспощадно,

Уничтожить врага навсегда.

Северный ветер развеял туман,

И весь горизонт обнажился.

Не может, чтоб был то обман,

То новый блиндаж обнажился.

И вот разрывая мерзкую глушь,

Команда звучит громогласно:

По гадам фашистам, гранатой фугасной!

И так полетел за снарядом снаряд,

Взрывая, громя укрепленья.

Задача для всех нас ясна, как всегда –

Задача презрения, задача всеобщего наступленья.

Авральные работы

    Проживая в мирной обстановке в тёплых, светлых, меблированных квартирах, вряд ли кто из нас мог так глубоко вникать во все «мелочи» природных явлений, которые происходят при смене сезонов, скажем, при смене зимы весной. Сейчас я, пожалуй, убеждён, что мирная обстановка не наталкивает людей на всю полноту восприятия природных явлений, которые меняются ежемесячно, ежеминутно. Это я сужу и по самому себе, так как я в известной мере был удалён от всего природного, был ограждён от природной стихии стенами зданий с тёплой печкой и другими активными атрибутами квартиры. В своей недооценке необходимости спуститься вглубь, в низы, туда, где на себе можно испытать многое, а тем более своими органами ощутить всё происходящее, погрешны многие учёные.

Теперь идёт война. На фронте не приходится жизнь строить в домах, а всё организуется в земле, в земляных сооружениях.

Весна – это самый «живучий» сезон. В это время каждая минута и секунда показывает всё новые и новые, хотя, может быть, на первый взгляд, и малозаметные изменения. Но факт тот, что эти изменения чрезвычайно глубоки.

Проживая в эту пору в землянках, можно, оказывается, встретиться с целым рядом неожиданностей. Правда, для каждой такой неожиданности есть свои симптомы. Так, если, скажем, ночью капнет в глаз или, скажем, отвалится «камешек» с полпудика, а то и на целый пуд, то так и знай, что утром из землянки не выйти: она будет не только засыпана, но и залита водой. Это «явления» так называемого крупного порядка. А бывает и иначе: на первый взгляд, всё как будто обстоит благополучно, казалось бы, можно спокойно ни о каких происходящих событиях и не думать, а тем более и не беспокоиться.

Но фактически это получается не так. Теперь я испытал сам на себе, как в один прекрасный момент отваливается целая стена, а вместе с ней течёт вода, словно прорвав плотину. Я слыхал об авральных работах моряков, но ведь это бывает только на море. На суше, казалось бы, аврала не бывает, и до войны я об этом не слышал. Теперь же могу не только говорить, но и утверждать, что авралы могут быть и на суше. Так точно получилось у меня на огневой позиции во время весенней распутицы. Ведь буквально на глазах у всех затопило все землянки, ходы сообщения и всё, что было сделано осенью без учёта весны. Батарея в это время была буквально небоеспособна, так как была сплошь залита водой. Часовые начали бить тревогу. Мы предположили, что враг наступает. Но, к счастью, наступал враг, но иной, наступала весна, а с ней вместе – вода, несущая для нас все невзгоды. Врагу, против которого мы стояли, наступать на нас было не время. От тоже и даже больше страдал от этой весенней стихии. На наших глазах фрицы черпаками откачивали воду из траншей, боясь высунуться на поверхность.

Вывод: живя в земле весенней порой, надо ещё зимой обезопасить себя от авралов. Поработаешь зимой – весной будет легче. На войне, в полевых условиях, это особенно важно, чтобы обеспечить свою боеспособность. Так наш аврал продолжался ровно четверо суток. Но на этом ещё дело не закончилось. Вода буквально одолевала нас на протяжении полутора месяцев. Бойцы ежедневно десятками вёдер выбрасывали воду на поверхность, так как отводить её было некуда. Что такое авральные работы, теперь я знаю!

Памяти боевого товарища и друга Кости Быковского

 Последний раз образ нашего Кости перед нами. Он ушёл от нас в самом возмужалом расцвете сил, тая в себе огромный неиспользованный потенциал. Он ушёл не просто так. Он выполнял священный долг бойца, защитника нашей матери родины, защитника своего народа от напасти фашистских банд.

Образ этого человека – образ большевика. Батарейцы любили Быковского. Он сам из народа, понимал народ и сам был примером в народе, примером для нас – защитников родины.

Все мы склоняем головы перед светлым боевым и отважным образом Кости.

Мне особенно тяжело представлять себе Костю в том положении, в каком мы видим его сейчас. Он всегда и всюду был со мной. Где участок был наиболее ответственным, туда я ходил и действовал всегда с Костей.

Сожалеем мы все, особенно сожалею я.

При опускании его в могилу наши слова ему:

Прощай, наш дорогой боец! Прощай, друг и товарищ! Мы будем мстить за тебя врагу. Мы будем бить и истреблять врага с удесятерённой расплатой и за тебя, Костя, и за всех наших погибших братьев.

Комбат М. Елсуков

 

29.11.41 г.

Справка

К. Т. Быковский родился в 1916 г. в БССР. В батарее был замполитрука. За финскую имел награду — медаль «За боевые заслуги».

Погиб после выполнения сталинского задания по выкуриванию фашистов из их логова при перекатке захваченного орудия в пределы наших мест.

Похоронен над КП 1 дивизиона на Пулковском кладбище у отдельного дерева, рядом с дорогой, что против церкви.

Адрес его брата (двоюродного):

г. Ленинград 108, Кондратьевский пр., д. 40, корпус 5, кв.170.

Посылка

 Блокада настоящая. Мы оказались отрезанными от мира, от нашей большой земли. День ото дня становится всё тяжелее. Питания мало, а табачок – редкость. Чтобы покурить, у нас была выработана терминология: 40, 20, 10 и губы пожечь. Это непременные возгласы, бросаемые в сторону курящего. Никто не имел права выкуривать по целой папиросе, хотя бы и владелец табака. Каждый курящий знал, что ему от папиросы приходится максимум 60%, а остальные 40% делятся ещё не менее чем на троих. Тот, кто курит последним, уже не курит, а лишь жжёт свои губы. Время тяжёлое – что и говорить!

И вот в этот-то самый тяжёлый момент мне звонят по телефону: пришла посылка. (Слов нет – посылку я ждал давно, уже 3 месяца.)

— Посылку мы распечатали, — докладывает политрук. – Там пять пачек «Беломора».

Я в это время был на Глиняной горке. Посмотрел на часы: 23:20. Объявил об этом своим разведчикам. У всех появилось желание испробовать беломорчику. Один за другим ребята просятся сходить за посылкой. А идти около трёх километров (до авиагородка). Пришлось отправить посыльного. Не прошло и часу, как он возвратился.

Насколько долго ждал я эту посылку, настолько быстро её утилизировали. По моим первоначальным расчётам папирос должно было хватить минимум на пять суток. Однако планы мои были опрокинуты «практикой»: их хватило ровно на 24 часа. Недаром ребята потом говорили: «Ходячий товар».

Гора с горой не сходится…

 Сам я уроженец глухих лесных массивов, где ныне страна черпает зелёное золото. Место действительно глухое. Железная дорога от нас в 160-ти километрах, и это, пожалуй, единственная ближайшая станция «Холмогорка». Летом сообщение несравненное: по Северной Двине идут пароходы, а это значит, что по Двине можно двинуться и на юг, и на север – в Архангельск. По этому двинскому пути я сделал первый шаг самостоятельного движения в жизнь в 1920 году, т. е. две десятилетки назад. Но тогда мне было восемнадцать лет, а не сорок, как, скажем, в настоящий момент, поэтому шаги были робкие, с оглядкой назад, на глухое родное место. Сейчас моё родное место – Родина – Советский Союз. Меня везде хорошо принимают, и где бы мне ни приходилось жить и работать, я всегда понимаю, что каждый край хорош своей особенностью, о каждом таком месте всегда вспоминаешь с приятными ощущениями.

Из гущи лесных массивов извилистым путём я пришёл в великий культурный центр нашей страны, в город Ленина. Здесь, в этом городе, совершенствовал себя. Здесь я провёл более пятнадцати лет сознательной и самостоятельной жизни. Здесь из рядового студента я стал учёным, со степенью. Здесь мне было доверено руководство наукой во Всесоюзном масштабе. И здесь, следовательно, я породнился с прекрасным Ленинградом. Если лесные массивы Усолья я считал своей родиной, то Ленинград для меня не менее близкий родной центр. Это тоже моя родина, ибо здесь я сформировался, здесь я получил путёвку в жизнь.

Но суть дела не в этом. Сейчас я не в Ленинграде, а на фронте и защищаю мой родной город. Я должен его защищать, потому что он меня вырастил. Но участвую в защите не я один и не одни мы – ленинградцы. Этот город защищает вся страна. Сюда собраны люди с юга и севера, с востока и запада. Защитниками являются не только одни русские. Здесь рядом со мной казахи, узбеки и другие народности, и все мы творим одно дело – Защищаем Город, Защищаем Страну.

Сегодня на фронте я встретил человека, который до этого никогда не был в Ленинграде. Он и сейчас видел этот город проездом в ночное время. Но он вместе со мной и рядом со мной (в одной дивизии) тоже находится на защите ленинградских рубежей. Человек этот из той же лесной гущи, как и я. Он в этой лесной гуще провёл столько лет, сколько сейчас ему от роду. А он, этот самый человек, в моих годах, из моей деревни. С ним я проводил некоторые годы юношества, с ним вместе делали хорошее и плохое, с ним вместе когда-то мечтали о новой жизни. Характерное в этой нашей встрече следующее: друзья разъехались в 1920 году и после этого в течение 22-х лет не встречались и даже ничего особенного не знали друг о друге. Но вот случается же в жизни то, чего никогда не ожидают. Так получилось и при встрече, о которой сейчас идёт речь.

Иду я на передовой НП к капитану Г (фамилия неразборчива) со специальным заданием как начальник штаба дивизиона. Путь обычный, фронтовой. (За год, конечно, и необычное стало самым обычным.) По пути то и дело встречаются всякие сюрпризы: то разрыв неприятельского снаряда, то минное поле (своё), которое приходится обходить. Навстречу попадаются командиры, бойцы. Все следуют по своим делам. Шёл я, как всегда, насторожённо, прислушивался к звукам разрывов, к батареям, которые били в этот момент. Прислушивался к пулемётным очередям и даже к отдельным выстрелам снайперов. Уж таков я! На дороге надо прислушиваться ко всему, зря погибать бессмысленно, поэтому нужно, если возможно, миновать опасности.

Так бы, может быть, я прошёл незамеченным (или сам ничего не заметил), да, благо, в этот момент споткнулся. Поднимаюсь. Смотрю кругом. Вижу, что рядом со мной проходит человек – рядовой боец. Он уже стал удаляться. Его лицо я видел вскользь, но знакомые с детства черты сразу бросились мне в глаза, и я определил в этом бойце моего односельчанина, моего друга детства. Прежде чем окликнуть его, я решил посмотреть на него сзади. Памятная фигура и тут подтвердила мои предположения. Решил остановить его окриком: — Андрюша! И не ошибся.

Более чем через 20 лет вот здесь, на фронте, в мало знакомых местах, я имел удовольствие разговаривать со своим старым другом Андреем Михайловичем Выручаевым (? фамилия неразборчива).

И как только можно представить себе эту самую встречу? Какими словами можно её изобразить?

— Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда может встретиться, — подумал я.

Побыли мы вместе недолго. Каждый имел свои задания и должен был их выполнять. Но эта короткая встреча произвела на меня неизгладимое впечатление. Я многое узнал от него о деревне, о жизни.

Товарищам из ВИЗРа

(письмо)

 Сражение с заклятым врагом достигло самых ожесточённых пределов. Борьба под Сталинградом, Моздок и другие участки заставили с обеих сторон сконцентрировать небывалые по размерам силы, технику, боевые средства. Не бывало такого размаха смертоносной битвы, какая происходит в данный момент.

Чувство опасности, чувство ответственности за судьбу Родины стало всепоглощающим: мысли каждого из нас – мысли о фронте. Эти мысли определяют действия советского человека, где бы он ни находился. Напряжённому положению на фронте страна отвечает такой же напряжённой работой в тылу.

Борьба идёт на жизнь и на смерть. Красная армия ведёт эту борьбу один на один и выносит все тяготы на себе.

Это сознаёт каждый из нас. Отсюда неимоверная сила упорства. Отсюда ещё больше упрочилась вера в победу. Всё это передаётся всем советским людям, всё это ощущается ими почти физически. Мы и дальше должны противопоставить железную стойкость, рост вооружения, продовольствия, рост всех сил и средств, которые нужны для победы над врагом.

Поймите, товарищи от науки, одну важную аксиому: эта война установила прямую связь бойца с вашей работой. То, что каждый из вас делает, он делает не для чего-нибудь, делает для победы, причём, вопрос стоит остро и чётко: «Сегодня выпустил деталь – завтра она в бою».

Вся ваша работа должна быть подчинена этой аксиоме. Этого требует от вас страна, этого требуем от вас мы – бойцы фронта.

Товарищи коммунисты!

Это письмо я вынужден вам написать для того, чтобы предупредить среди коллектива ВИЗР настроения беспечности, благодушия, настроения, связанные с личным самосохранением. Этот упрёк я бросаю вам со всем основанием после прочтения письма Фидоренчика (? фамилия неразборчива) на имя Каменковой.

Фидоренчик (?) до сих пор не хочет понять всего происходящего. Он занят не государственными, а личными делами. В его мозгах не защита Родины, а сохранение брюк и тому подобного скарба, который остался у него в Ленинграде. В его голове личное превалирует над государственным; он беспокоится не за что-нибудь государственное, а за свою квартиру. Он, по-видимому, и занят только тем, чтобы кричать: «И мы за Победу!»

Нельзя так, товарищи! Посмотрите поглубже в свои ряды, на свою работу. Сделайте так, чтобы каждый из вас был полезным не для себя, а для государства, для защиты государства, для уничтожения врагов государства.

25.08.42 г.

Нельзя быть патриотом-созерцателем.

Инженер по необходимости

 Всякое мало-мальски значимое строительство всегда ведут по плану, со всеми расчётами деформаций, нагрузок, дополнительных креплений и т. п. Этими делами руководят большие или малые, но специалисты-инженеры или техники. Бывает, что неплохо справляются со строительными работами и даже расчётами так называемые прорабы-практики, имеющие достаточный опыт в этой работе.

Я тоже, бывало, занимался строительством скотных дворов, сенных сараев. Но такой работой, как, скажем, строительство ДЗОТОв, и тем более орудийных, я до этого никогда не занимался.

Но настал такой момент, что мне самому пришлось по необходимости взять на себя руководство строительством четырёх ДЗОТОв в своей батарее.

Плана строительства не было, чертежей —  тоже. Вся работа основывалась на изобретательности самих строителей и, следовательно, возлагалась на меня как на руководителя.

Раньше я слыхал, что тавровые балки являются самыми прочными. А тут как раз пришлось иметь дело именно с такими балками, даже с рельсами. Я, конечно, был очень рад за прочность материала в надежде, что мои балки выдержат любую нагрузку.

Строим один, второй…, четвёртый ДЗОТы. Работа идёт как положено, с размахом. Надо было выдержать сроки. Балки положили. На балки пошёл накат, земля, повторение первое, повторение второе. Первоначально всё шло, как и следовало. На другой день мы увидели, что наш первый ДЗОТ значительно оседает и положенные балки имеют полудугообразный вид. Тут начали подводить опору, но было уже поздно: нужно было скорее выбираться самим, чтобы не передавило.

Вот так было ознаменовано моё начало строительства ДЗОТов, где я был инженером по необходимости. Потом всё это пришлось делать снова.

Около, но мимо

 Дело происходило 6 июня 1942 года. Шёл жаркий бой. Мы вели наступление на злосчастное Коккорево. Наша артиллерия провела исключительно массированную артподготовку. В течение 45-ти минут в полосе наступления гудели разрывы, поднимались фонтаны земли, кругом всё было в дыму. Казало, всё живое было нами уничтожено. Фактически оно так и было, так как наша разведка, вскочив в траншеи противника, не нашла ни одной живой фашистской мрази, все были уложены.

Противник первое время вёл себя как-то неясно. С его стороны не было ни одного выстрела более чем в течение часа. Уже потом, очухавшись, начал бросать мины, рассеивая их по полю боя. Я сижу у стереотрубы, веду огонь по появляющимся целям и слежу за действиями своих войск. Дело подвигалось уже к рассвету. Силуэты бойцов стали отчётливо выделяться на общем фоне зелени. Огонь противника начал возрастать, но было ясно, что немцы большую часть своей артиллерии перебросили на другой участок – на Урицк. Как бы они ни пытались усилить технический режим огня имевшихся орудий и миномётов, всё это было жидким. Мы вновь оставили Коккорево по недоразумению командира батальона Кравченко (которого потом судили судом офицерской чести).

Около моего НП начал скапливать пришлый народ. Тут останавливались раненые, тут же отдыхали наши отходившие бойцы, выполняя те или иные поручения. Немец это дело заметил и обрушил свой огонь по моему НП. Один снаряд прошёл у самой амбразуры, засыпав щель, забросав меня песком и порядочно оглушив взрывной волной. Но этим дело и кончилось. Через неделю я был почти в норме.

Ответ резонный

(боец тов. Шульга на экзамене)

    Наша часть формировалась из ленинградских ополченцев, из людей – патриотов своего города, своей Родины. Но в эту войну одного патриотизма оказалось недостаточно. К этому потребовались знания, владение оружием, техникой, тактикой. В этом-то мы, надо сказать открыто, были слабоваты, так как часть людей с военным делом и оными науками до войны совершенно не сталкивалась.

   И вот, будучи на фронте, участвуя во всех боях, которые происходили на нашем участке, в часы затишья мы овладевали военной специальностью, учили этому и своих бойцов. Занятия протекали по расписанию, с программой, и всё как положено. Здесь, в условиях дорожных, овладевать военными науками было легче, так как все дела отрабатывались практически на месте занятий. Через какие-нибудь полгода народ стал неузнаваемым. Все были в полном смысле кадровыми, знатоками своего дела и знатоками безупречными. Однажды начальство решило провести испытания в виде зачётов для каждого бойца. В зачёт входило и знание личного оружия – винтовки.

   К столу проверяющих то и дело подходили экзаменующиеся и уходили проверенные. Дошла очередь и до бойца Шульги. Он состоял во взводе укрепления связистом, и в порядке дополнительной нагрузки ему было поручено обеспечение питанием лиц, находящихся на наблюдательном пункте. Шульга, согласно расписанию, уходил на кухню, забирал там продовольствие, доставлял на НП, развешивал на примитивных весах с гирями, им «клеймёными», в состав которых входили обоймы, гильзы, пули, целые патроны с порохом и т. п. Шульга как никто точно знал вес «в граммах» каждого употребляемого им разновеса, и всегда у него в этом отношении всё выходило точно, как в аптеке.

   Очутился на этом самом злосчастном для него испытании тов. Шульга неожиданно.  Вместе с другими вопросами ему было предложено рассказать о патроне, в том числе и о весе патрона. Шульга своё дело знал и на все вопросы дал ответы, казалось бы, не вызывающие никакого сомнения. Но при перечислении весовых данных патрона и пули проверяющий командир, казалось, усомнился в точности ответа тов. Шульги и хотел было вносить какие-то поправки в его ответ. Но боец Шульга, видя неудовлетворённость проверяющего, для убедительности и в доказательство своего ответа решил добавить: «Вес этот совершенно точный. Я уже полгода употребляю их в качестве разновесов, и никогда никаких недоразумений не было. Вес верный». Проверяющий, отведя глаза в сторону и сделав весёлую гримасу, заключил: «Хорошо». «Следующий!»

Прогноз погоды на фронтах

(специально для Гитлера и К⁰)

1.  Температура: с сильными колебаниями, от которой бросает то в жар, то в зной.
2. Влажность: сплошные ливни авиабомб, сопровождающиеся непрерывными землетрясениями.
3. Облачность: постоянные тучи самолётов и туманы дыма то разрывов.
4. Направление ветра: в западном направлении постоянные огненные шквалы.
5. Дополнительно: постоянные грозы с громом пушек и миномётов, с градом пуль.

Сводку составил М. П. Елсуков

Годовщина

    Лето 1942 года. Прекрасные июльские дни и пёстрый фон окружающего. Ровно год, как наш артиллерийский полк из эмбриона стал боевой единицей. Сегодня этот самый полк справляет годовщину своего бытия, при том, бытия с правом на жизнь, с правом на победу, с правом известной гордости за свои боевые дела и свой боевой состав.

   В арсенале полка значится много прекрасных боевых дел: полк останавливал немцев под Урицком, ведя тяжёлые бои; полк отстаивал Пулковские высоты; полк провёл большое количество операций различного рода – наступательного и оборонительного порядка во взаимодействии с другими частями.

  Я прямо-таки горжусь тем, что имею счастье воевать в составе 48-го артиллерийского полка, которому вверено отстаивать самый важный оборонительный рубеж – Пулковские высоты. Кончится война, меня потом могут спросить, где служил в Красной Армии, где воевал в дни Отечественной войны? Я с гордостью военного офицера буду отвечать: служил в 48-ом артиллерийском полку, воевал на Пулковских высотах, отстаивал Пулковские высоты с первых дней поползновения врага, принимал на себя вместе с моими товарищами всю вражескую тяжесть, которую немец согнал на Пулковские высоты. Тяжесть эта для нас в первые времена была грузна. Народ мы гражданский, мало обученный, мало приготовленный к военным невзгодам. Но эту самую тяжесть мы вынесли на себе. Под этой тяжестью мы закалялись, совершенствовали себя в военном отношении, стали вполне обстрелянными «птицами», стали в полном смысле приспособленными к любым военным невзгодам. Мы отстояли Пулковские высоты. Этими высотами мы закрыли глаза фашистов на Ленинград. Мы не раз и не два мололи фашистов на нашей артиллерийской мельнице вокруг Пулковских высот. Спрашивается, как же не гордиться за свой полк и за те боевые дела, которые полк выполнил.

 И вот этот самый полк, наскоро сформированный, где основные кадры заполнены ленинградскими ополченцами, сегодня празднует свою первую годовщину бытия, годовщину жизни, боевой работы по защите города Ленинграда. Полк молодой, но он завоевал себе право юбиляра. Это право он получил в боях с немецкими захватчиками. Люди полка – артиллеристы – показали себя настоящими патриотами города Ленинграда, патриотами Советской Родины. Волю личного состава полка не сломили ни бомбёжки, ни обстрелы, ни голод блокады. Люди были больны от истощения, но воевали ретиво. Команды «К бою!» каждый раз перерождали людей, народ в это время стервенел и старался отдавать свои последние силы на очередной выстрел по вражеской цели. Всё это сейчас легко вспоминать. В действительности же было тяжело, а подчас даже кошмарно. Кошмар этот мог ощутить любой «свежий» человек с большой земли (Большая земля – это СССР. Мы были в окружении, т. е. на малой земле.), завидя хотя бы моего опухшего бойца Беляева, выполнявшего в расчёте обязанности «правИльного». Он еле-еле двигался сам, но правИлом пушки руководил. Но ведь то же самое происходило не с одним Беляевым, всё это имело место у многих бойцов и командиров.

  Во всяком случае, Пулковские высоты не были отданы в руки врага. Мы их отстояли. Теперь же мы юбиляры, поэтому народ взрослый, врага знаем и с врагом разделаемся, как и положено.

 В честь юбилея в армейской газете появилась статья под заголовком «Растут мастера меткого огня». Статью эту писал зам. командира полка по строевой части майор Кузьмин. В этой небольшой статье, как в официальном документе, зафиксировано место моей батареи и, по сути, этим определено её значение. Радостно было читать такие строки, где даётся положительная оценка пройденного батарейцами боевому пути, особенно радостно мне как командиру этой батареи.

   Проходит торжественное заседание с присутствием ленинградских представителей. Полку преподносится знамя. Командир полка полковник Карпачёв принимает его и клянётся не запятнать. Пришлось выступить и мне как «ветерану» этого полка. В кратких словах я рассказал собравшимся о том, что мы за год сделали, назвал подбитые батареи миномётов, пулемётов, указал на разбитый нами немецкий танк и до 230 истреблённых фашистов. (Это то, что было наблюдаемо, то, что мы сами видели своими глазами.) Тут же вставанием почтили память геройски погибших бойцов и командиров. Воодушевлённые тёплой встречей с ленинградцами, мы с новой силой и энергией вернулись на свои посты. Каждый из нас знает и чувствует, что впереди стоят большие и трудные задачи.  Война потребует от нас ещё немало жертв и напряжения сил, немало нам ещё предстоит преодолеть трудностей на пути к победе.

   Товарищ Сталин нас учит, что победа не даётся без боя, она требует напряжения всех наших сил. Эти слова Сталина каждый из нас принимает как приказ, зовущий в новый бой с врагом. Готовность полностью уничтожить врага живёт в каждом из нас. С этой уверенностью в победе мы и продолжаем свои боевые дела, зная, что окончательная гибель гитлеровской армии и гибель фашизма неизбежна. Карикатурный образ фашистского пигмея часто заставляет вспоминать об очень правильном замечании, напечатанном в английской прессе ещё весной 1941 года: «Немецкая «Третья империя» Гитлера является пародией на империю Наполеона, «Завоевания» Гитлера какие-то ненастоящие, а «поддельные». Они ещё гораздо менее походят на наполеоновские завоевания, чем испорченный маргарин, которым питаются несчастные подданные Гитлера, на свежее масло».

     Круто оборвалась великая трагедия 1812 года. Нельзя не сомневаться в близком конце и той трагедии, которую сейчас разыгрывают фашистские выродки.

    Нападение фашистов на Советский Союз непременно будет их историческим вступлением к полной ликвидации преступной банды Гитлера, позорящей человечество самим фактом своего существования.

Фронтовая ночь                                 

   Ночь – это часть суток. В зимний период эта часть суток занимает большее время, а в 20-х числах декабря на эту часть суток приходится ни много ни мало, как три четверти.

      Три четверти суточного времени в темноте. Такова географическая точка нашего фронтового бытия под Ленинградом. На фронте ночное время для каждого из нас удлиняется. Это удлинение мы чувствуем потому, что эти три четверти тёмного времени суток приходится бодрствовать, чтобы враг не застал нас врасплох. В светлое же время, днём, отдыхаем. Бывали недели, когда светлого времени не видишь совершенно: ложишься поутру – темно, встаёшь вечером, когда начались сумерки. Так приходилось коротать сутки, не видя светлого времени. Фронтовая ночь удлиняется не только тем, что жизнь воинов протекает только ночью. Она, эта ночь, удлиняется фронтовым своеобразием: своей гнетущей тяжестью, связанной с обстрелами, с ракетным освещением, с налётами авиации, частыми боевыми тревогами, путешествиями для разной связи с соседями. И всё это нередко происходит в метель, в непогоду. Вот этим-то, собственно, и своеобразна фронтовая ночь.

     К нашей фронтовой ленинградской ночи для более полной её характеристики следует ещё кое-что добавить.

      Это самое «кое-что» будет составлять, главным образом, ночное моральное давление. Это моральное давление усиливается не темнотой, к которой мы уже привыкли. Оно усиливается положением нашего фронта. Стоит, бывало, выйти из землянки на улицу, особенно около 24:00 часов, как видишь: сколько разноцветных ракет взвивается вверх и впереди, и сзади, в общем, кругом всё освещено. Создаётся действительное представление окружения, которым опоясал нас немец.

     Характерно, что сзади, в городе, иногда количество этих взвивающихся ракет не меньше, чем на переднем крае. Это, по-видимому, всякого рода немецкие сигнальщики ориентируют свою авиацию.

     На фронте ночью, как правило, ко всей этой экзотике прибавляется ещё одно оружие – ночью немцы пускают в ход радио.

      Крепкие нервы нужны, чтобы переживать такие жуткие тёмные зимние времена.

      Фронтовая ночь под Ленинградом – это ночь тревог, обстрелов, пожаров, вспышек батарей, разрывов снарядов и мин, полёта трассирующих пуль, ракетных освещений, действий авиации, грома залпов из разных видов вооружения, пронзительно неприятного треска разрывов, радиовещаний. И всё это чередуется с неистовым свистом зимних ветров и метелей. Всё это повторяется и с той, и с другой стороны, когда в меньшей, когда в большей мере и силе. Особенно тягостны и тяжелы эти ночи были в зиму 1941/42 года, когда наше положение было, по правде сказать, не из завидных. Мне многократно приходилось пребывать целые ночи на открытой местности, в передвижениях. Иногда задавал себе вопрос: где же проходит линия фронта? (Хотя я её знал.) Этот вопрос невольно всегда вставал ночью, когда кругом взвивались вверх разноцветные ракеты.

    Первоначально было много всяких сигнальщиков, по-видимому, укрывавшихся в разных местах города. Кто же иначе мог в черте города так сигналить?  Ведь город-то наш, мы его и защищаем.

     Так проходили зимние длинные тёмные ночи под Ленинградом. Так эти тяжёлые ночи 41/42 года закаляли воинов, защищавших подступы к Ленинграду.

Цивилизаторы

    Германский фашизм, напавший на нашу Родину, впитал в себя всё самое реакционное, что когда-нибудь было в истории Германии.

     Я с большим удовлетворением вспоминаю сейчас сатирический диалог Салтыкова-Щедрина «Мальчик в штанах и мальчик без штанов», написанный в 1881 году, т. е. шестьдесят лет назад.

      Салтыков-Щедрин со свойственной ему сатирической силой ещё тогда разоблачал реакционную роль неметчины, стремящейся проникнуть в Россию под маской «цивилизаторов».

       «Кто самый бессердечный притеснитель русского рабочего человека? – Немец! Кто самый безжалостный педагог? – Немец! Кто вдохновляет произвол, кто служит для него самым неумолимым и всегда готовым орудием? – Немец! И заметьте, что сравнительно ваша наука всё-таки второго сорта, ваше искусство – тоже, ваши учреждения – и подавно.  Только зависть и жадность у вас первого сорта, и так как вы эту жадность произвольно смешали с правом, то и думаете, что вам предстоит слопать мир. Вот почему вас везде ненавидят, не только у нас, но именно везде».

     Салтыков-Щедрин до такой степени правдоподобно уловил и показал черты германского милитаризма, его враждебность ко всему русскому, его хищничество, жадность, тупость и приобретательство, точно всё это написано теперь, во время навязанной нам войны.

      Недаром товарищ Сталин ещё в 1935 году на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов характеризовал фашистских политиканов щедринским типом ретивого начальника.

       Современные фрицы и гансы как две капли воды похожи на щедринских негодяев, наглых, тупых, самоуверенных, окутывающих всё изменой, предательством, вероломством. «Ограниченность мысли породила в них наглость». Это милитаристы и солдафоны, которые металлом и кровью порабощают другие народы. Это разбойники с большой дороги и алчные охотники человеческой крови.

Нарушенный выходной

   Выходной день начинался обычными хлопотами. Каждая хозяйка квартиры была занята праздничным приготовлением завтрака, стараясь сделать его вкусным, полноценным. Детвора, наслаждаясь тёплым утренним солнцем, как обычно, в одних трусах, вприпрыжку забавлялась всякого рода играми. Хозяева-мужчины занимались каждый своим делом: одни готовили намёты для ловли рыбы, другие планировали ремонт квартиры, стараясь вообразить этот план как можно интереснее, чтобы немедленно приступить к его осуществлению. Ленинградское население ещё с вечера подготовилось к выезду за город, чтобы подышать свежим воздухом бухт и парков в пригородах, покупаться в чистых водоёмах, погреться на солнце и пр. В общем всё велось к тому, чтобы выходной день провести так, как было каждым спланировано. Для каждого этот день узаконенный. Каждый хочет иметь такой узаконенный выходной день, так как человек отдохнёт, и его труд тогда будет наиболее производительным.

      Все привыкают к рабочим и выходным дням, привыкают даже к распорядку дня и соответствующему режиму в труде и отдыхе. У каждого из нас планируются дни работы и выходные. Человек прививает себе навыки в труде, привыкает к распорядку. Всё это тренирует силу привычки, силу навыков.

      Воскресенье 22 июня 1941 года у нас было узаконенным как общевыходной день, поэтому всякий хотел его провести как можно целесообразнее. К тому же в это время лето целиком сменило весну: все ландшафты разукрасились по-летнему, жизнь, казалось бы, кипела на земле, под землёй и в воздухе.

     День этот по своим природным летним особенностям ленинградского климата удался на славу: тепло, а солнце своими лучами ещё больше подогревает.

     Жители Ленинграда и его окрестностей начали проводить этот день всякий по своему расписанию. Дачники, ещё накануне, сразу после работы, поспешили туда, где ими сняты дачи. Для лиц, постоянно живших за городом и работавших в Ленинграде, предстоящий день был самым тягостным, так как всякий хоть чуть-чуть опоздавший к началу подачи железнодорожного состава на место посадки на вокзале вынужден был простоять на ногах весь путь следования. Места, «абонированные» ими в обычные дни, по субботам занимались пришлыми дачниками.

     Утром, в выходной, железнодорожные составы сверх всякой посадочной нормы заполнялись людьми, выезжавшими за город, но не имевшими возможности снять дачи. Так начиналось с первого утреннего пятичасового поезда. Только Петергофская линия была по обслуживанию более сносной. Там поезда отправлялись через каждые десять минут. Но, несмотря на большую пропускную способность, в вагонах занимались не только места для сиденья, но и проходы. Контролёры в это время билеты уже не проверяли: невозможно было пройти.

      Парки в Пушкине, Петергофе, в других местах были заполнены людьми. Туда съезжались провести выходной день люди всех профессий и возрастов, особенно много было детворы.

      Аттракционы в парках делали своё дело. В театрах шли программные постановки. Музеи работали на полном ходу, и обычно недостаточно было экскурсоводов. Рестораны, столовые, буфеты, закусочные и всякого рода парковые ларьки были полны людьми. В купальных местах – большие очереди. К велостанции и Ладожской базе – не приступиться, а чтобы удовлетворить своё желание в этих занятиях, нужно порядочное время постоять в очереди.

      Мы же пошли в парк около 11:00, имея своей задачей прогуляться, как обычно, по замечательным местам и послушать выступление наших замечательных артистов в летнем театре. В театр мы не попали: не хватило билетов.

     Наш народ любит работать по-стахановски. Наш народ хочет провести свободное время как можно целесообразнее, культурнее. Наш народ любит театры, кино, музеи, цирковые представления, всякого рода аттракционы, ансамбли, музыку, лекции, радиопередачи. Поэтому-то наш день всегда начинался вещательной песней, передаваемой по радио: «Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!…»

      Наш народ любит свою культуру, потому что он сам её создал, как создал фабрики, заводы, совхозы, колхозы, школы, театры и пр.

      Слово «создал» в голосе нашего народа звучит громко. Это слово слышат и народы зарубежных стран. Противно это слово лишь одним врагам, которые уже не один раз пытались прощупать прочность наших фундаментальных произведений.

     Так, до полудня выходной день протекал нормально. Каждый был увлечён своими делами: все веселились и словно радовались всему тому, что создано руками человека, руками людей, которые находились рядом. Отцы и матери радовались за счастье своих детей, за наш культурный и общеобразовательный рост, несравнимый, скажем, с прошлым десятилетием, а тем более с царскими временами. Дети радовались за своих родителей, честно трудившихся для их блага. Все радовались, все веселились. Все воочию видели и ощущали, что жить стало хорошо, жить стало весело. Каждый из нас обдумывал план работ на следующий день, на неделю, на целый месяц. Каждый размышлял о том, как бы больше принести пользы своему родному государству, своей дорогой Родине. Все мы жили программой Сталина, чтобы перегнать капиталистические страны и в экономическом отношении. Мы жили общим планом, едиными идеями со всем советским народом, и все мы стремились ускорить осуществление этого грандиозного плана.

      Погода в этот день была хороша: солнце, штиль, своды небесные без облаков, и всё это, казалось бы, должно было так продолжаться до конца дня.

      Но этот выходной был роковым незаконченным выходным, хотя и узаконенным. В одни момент, в миг, точно гроза разразилась, парки стали редеть, люди начали расходиться. Артист, игравший свою роль на сцене, в этот момент стал не артистом, а человеком со своими мыслями и переживаниями. Как только он хоть на минуту перестал быть артистом, пустым стал его труд на сцене до этих минут. Артист потускнел, он невольно вынужден был стать в эту минуту уже не артистом. Цирковой эквилибрист замер на месте, не чувствуя в себе сил выполнить до конца свою небольшую программу. Не стало людей у велоаттракциона, у лодочной станции. Тот, кто был в лодке на озере, немедленно вышел на берег и направился к дому. Карусельщик, катавший детей на «ретивых лошадках», застопорил своё увеселительное детское предприятие. Оркестр парка, так живо и весело игравший отрывки из замечательных произведений советских композиторов, словно перестал существовать в этот день: он сразу замолк, а дирижёр долгое время не в состоянии был поднять руку с камертоном. Группа рабочих, прибывшая в парк коллективно для осмотра музеев и достопримечательностей парков, только что приступившая к трапезе с намерением отведать на свежем воздухе хорошо приготовленный обед, так и прекратила осуществление задуманных обеденных дел. Все они встали, не закончив обеда, и направились по домам. Парк замер мгновенно. Только разбегавшиеся по инерции коляски на американских горках нарушали некоторое время тишину, заканчивая свой недлинный пробег. Всё остальное молчало, всё как бы замерло.

       В этот самый момент радиорупор передавал гневные слова В. М. Молотова. По радио передавали чрезвычайное выступление Молотова.

       Молотов говорит о войне. Война! Немцы напали на Советский Союз. Молотов говорит о войне, о том, что миролюбивый Советский Союз ввергнут в пучину войны без всякого предупреждения. Правящая германская клика во главе с Гитлером, одержимым сумасбродными планами о мировом господстве, решилась на такую авантюру, как пойти войной против великой из великих держав – страны советов.

      Итак, началась война. Гитлер решил бить противников поодиночке. На этом у него рука набита в Венгрии, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Польше, Дании, Бельгии, Норвегии, Франции.

      Гитлер напал и на Советский Союз вопреки завещаниям Бисмарка, который, испытав русскую силу, не раз говорил: «Не связывайтесь с Россией». Небезызвестный генерал Гренер, битый на Украине в 1918 году, в вышедшей книге «Завещание Шлиффена» предостерегал Германию от одновременной борьбы и на западе, и на востоке.

      Война 1914 – 1918 гг. принесла германским империалистам жестокое разочарование. То же самое будет и в эту войну. Гитлер и его кровавые сообщники по разбою ещё больше почувствуют силу советского народа, советского оружия, чем это было в прежние времена.

     Итак, гулянье в парке закончилось. Выходной день нарушен. Война. Все поспешили к себе домой. Молодые, да и люди среднего возраста, вернувшись домой, тут же получили повестки о явке в райвоенкоматы, куда немедленно и поспешили, чтобы получить назначение в части на новую работу, на работу боевую.

     К вечеру в каждом доме, в каждой квартире, во дворах – всюду были одни и те же разговоры. Речь всюду шла о войне. Все с сожалением говорили о том, что мирный труд нарушен, сорван. Страна должна перестраиваться на военный лад. Теперь все от мала до велика заняты одной мыслью: как победить этого ненавистного врага, что нужно сделать каждому, чтобы помочь родине разбить врага.

     Теперь каждый хочет быстрее определить себя, чтобы подлинно показать свой патриотизм, свою преданность делу Ленина – Сталина.

   Советский народ дисциплинированный. Слово «фашизм» мы не произносили со дня заключения договора с Германией. Но каждый из нас отчётливо представлял и то, что коммунизм и фашизм должны быть в яростной схватке. Эта схватка началась 22 июня 1941 года. Гитлер напал на Советский Союз, на родину двухсотмиллионного народа. Гитлер напал на страну, где жизнь бьёт ключом, где народы – богатыри и патриоты своего отечества.

     Факт войны налицо. Гитлер и его прихвостни должны будут нести всю ответственность за наглое нападение. Войне войной! С врагом по-вражески будем расправляться. Наш народ покажет всему миру, что он способен строить, способен и воевать. Наш народ вновь повторит традиции прошлого. «Наше дело правое, победа будет за нами» (Сталин).

      Выходной день нарушен.

Сила привычки

    У нашего соседа Григория Никифоровича была охотничья собака – пёс Моська. Так этот самый Моська знал, что в жизни ему тоже были положены выходные дни.

     Моська в выходной день обычно видел своего хозяина дома. Они вместе в этот день выходили по утрам на прогулку, и Моське полагалось к обеду дополнительное праздничное блюдо. Так уж было выработано, такова была привитая Моське привычка.

     Иногда случалось, что хозяин Моськи задерживался на работе, и выходной день Моськи, следовательно, не осуществлялся. Тогда Моська лишался прогулки с хозяином и не видел положенного ему в выходной праздничного обеда. При этом Моська беспокоился, бросался из угла в угол, вскакивал на подоконник и подолгу смотрел в сторону, откуда обычно появлялся его хозяин. Моська также умел считать дни и ночи и безошибочно знал свой выходной.

     Наша хозяйка Наталья, у которой мы в своё время квартировали с братом и односельчанином Пашкой, приучила к выходным дням кошку Маруську. Хозяйка в течение некоторого времени давала Маруське в выходной, сверх обычного обеда, кусочек Голландского сыра. Всё это длилось строго через шесть дней на седьмой. И вот, когда, бывало, наступал для Маруськи выходной, она всегда становилась весёлой, игривой, ласковой. Она знала, что за это получит дополнительное «блюдо», которое мы называли праздничным. 

      Стоило хозяйке промедлить с выдачей этого блюда хотя бы на час против обычных дат, наша Маруська быстро меняла свой склад и из игривой и ласковой становилась грустной, уходила с опущенным хвостом куда-либо в уединение и долго не показывалась.

     Все привыкают к определённому режиму, к определённому распорядку дня. Человек в состоянии привить любые навыки животным. Нередко всё это делается как бы «без особого» вмешательства человека и бывает связано с суточным домашним распорядком. Животные настолько привыкают к такому распорядку, что впоследствии бывает довольно трудно переделать силу привычки у животного. Для этого, как говорят, требуется серьёзное вмешательство опять же человека.

Люди батареи

Лейтенант Лаврентьев Василий Михайлович

     Среднего роста, хорошо сложенный, в работе старательный и безотказный, в бою – решительный и отважный. Он в авангарде от батареи двигался на фронт. Он трижды заменял Крюкова в выполнении ответственных заданий. А тот, трусишка, всё «находит себе отводы». Лаврентьев не подведёт меня, не посрамит и батарею.

 

Разведчик Мамлин

   Высокорослый, крепко сложенный, физически закалённый. Идёт в огонь и в воду. Его уклад – истовая разведка. Он любит новые дела. Ночь для него точно день. Бьёт кукушек. О себе мало говорит. Ценен отвагой и смелостью, ценен и как переводчик, так как знает разговорный немецкий язык. Его единственный недостаток – это пренебрежение смертью.

    Погиб в декабрьских боях 1941 года под Верхним Койрово и Гонгози.

 

Политрук Тарабин Николай Алексеевич

   Мой боевой друг. Всегда был весёлым, всегда был впереди, когда требовала обстановка. Его отваге не было предела. В бою он всегда хотел делать большее.

     Сожалею, что не с ним продолжаю умножать боевые дела батареи.

     Выбыл по ранению 3 ноября 1941 года.

 

Разведчик Голубев

    Ему ещё 17 лет. Казалось бы, молокосос. Но сегодня я убедился в его замечательных отважных делах. У меня на НП порвало связь. Противник ведёт дерзкий огонь из разных калибров по моему месторасположению. Связь нужно было восстановить, чтобы сбить важную цель. Этот молодой человек кубарем покатился под гору и, несмотря на явную опасность, задание выполнил в кратчайший срок, тем самым помог усмирить разъярившихся фрицев.

 

Командир взвода Смирнов Иван Петрович

     Кто из народа, тот понимает народ и служит примером для народа. Из народа и наш всеми уважаемый Иван Петрович. Сколько в нём энергии, сколько отваги, сколько заботы о всех батарейных делах. На работе кипит, в бою резвит. С такими людьми можно только побеждать.

     Погиб от тяжёлого ранения при выполнении боевого задания под дер. Туйпола в апреле 1942 года.

 

Командир разведки Геннадий Матанцев

      Ростом ниже среднего, юркий. Всегда исполнительный, в дисциплине примерный – так он воспитан в рядах Красной Армии. Это он вместе с Костей Быковским и Растопчиным ходил в тыл врага поджигать его логово. Это он тащил из-под носа врага пушку. Это он разведывал огневые точки в Коккореве, не раз принимая на себя удары.

  

     Присматриваясь к своим батарейцам, я каждый раз нахожу в них что-то новое. Благодаря организованной учёбе и фронтовой практике люди перерождаются. Каждый из бойцов поднялся на новую ступень.

       Если мы били немецких бандитов во времена, когда сами не были в полном смысле воинами Красной Армии, то сейчас мы выросли в грозу для врага.

      Радостно слышать отзывы командира полка, где батарея отмечается как одна из лучших.

Моя жизнь — моей Родине

   Фашистские орды вероломно напали на нашу мать-Родину. Идёт кровавая битва, которой человечество ещё не знало. Озверелые фашистские заправилы в потугах завоевать весь мир бросают в бойню дивизии, корпуса, целые армии.

       Это зверьё – охотники человеческой крови – не в состоянии понять того, что миллионы детей и матерей остаются обездоленными, лишаются крова.

       Нашей родине выпало тяжёлое испытание: кровожадные «арийцы» хотят обратить нас в рабов, пустить на вечное унижение. Они всеми силами стараются сломить нашу волю к сопротивлению, к борьбе.

       Я сын моей родины. Я сын народа, который ведёт борьбу с поработителями. Меня воспитала партия, к которой я принадлежу. Я стал учёным. Я имел широкие возможности строить новое социалистическое общество. Мой мирный труд прерван. Он прерван кучкой кровожадных поработителей, терзателей, насильников и грабителей от фашизма.

       Я вполне сознаю, что не сделал всего того, что оправдывало бы затраты моего народа на подготовку к учёной деятельности.

        Мне не удалось этого сделать в мирном труде. Я обязуюсь это выполнить на поле боя в борьбе с извергами, которые грабят передовую науку. Этим я воздам должное моей матери-родине, нашему великому народу.

        Мой мирный труд прерван. Сейчас я имею честь быть в передовых рядах славной Красной Армии. Сейчас я вместе с моими бойцами, со всем народом уничтожаю фашистские орды головорезов. Я буду их уничтожать и дальше. Мой военный опыт и опыт моих бойцов с каждым днём умножается.

        Сколько бы враг ни трепетал от удовольствий временных успехов, его окружает позор, окружают могилы бесславно погибших, его окружают слёзы обездоленных.

        Пробьёт час, когда советский народ в полном единении всех своих сил и средств ещё раз одержит победу и над этим надменным врагом.

        В эту победу будет вложена и моя лепта. Здесь я в долгу не останусь.

        Войне война!

 

«Германец смел,

Но переспел

В котле ума;

Он как чума

Соседних стран,

Мертвецки пьян,

Сам в колпаке,

Нос в табаке…»

(Взято из Полежаевских сочинений)

Фрагменты о Родине (высказывания поэтов России) и опубликованный материал, относящийся к моей батарее

Ленинградский меч остёр,

Уложит немцев на костёр.

Оккупантов все наскоки

Будут биты точно в сроки.

М. Елсуков

 

По гадам фашистам гранатой фугасной!

Чтоб выбить из нор смрад ужасный…

Пьяный разбойник фашистский солдат,

Хотел он без боя пройти в Ленинград.

Но всюду он встретил стальную преграду.

Закрыты для гада пути к Ленинграду.

 М. Елсуков

 

«Немец к мудрецам причислен,

Немец — дока для всего,

Немец так глубокомыслен,

Что провалишься в него.

Но, по нашему покрою,

Если немца взять врасплох,

А особенно зимою, —

Немец — воля ваша! —  плох».

П. Вяземский

Клеветникам России

 «От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов».

А. Пушкин

 

«Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

С. Есенин

Наглядное пособие

 «Когда
перед тобою
встают фашисты,
обезоруженным
не окажись ты…
Во всех
уголках
земного шара
рабочий лозунг
будь таков:
разговаривай
с фашистами
языком пожаров,
словами пуль,
остротами штыков».

                              В. Маяковский

 

«Да, много ты перенесла,
Россия, сумрачной невзгоды,
Пока, алея, не взошла
Заря сознанья и свободы.
Но сила творчества — светла
В глубоких тайниках природы».

                               В. Я. Брюсов

 

«Россия — Ты?.. Смеюсь и умираю,
И ясный взор ловлю…
Невероятная, Тебя — (я знаю) —
В невероятности люблю».

                                 А. Белый

 

«О Русь! в тоске изнемогая,
Тебе слагаю гимны я.
Милее нет на свете края,
О родина моя!»

                                  Ф. Сологуб

 

«Поэт! ты хочешь знать, за что такой любовью
Мы любим родину с тобой?
Зачем в разлуке с ней, наперекор злословью,
Готово сердце в нас истечь до капли кровью
По красоте ее родной?»

                                    А. Фет

 

«Писатель, — если только он
Волна, а океан — Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.
Писатель, если только он
Есть нерв великого народа,
Не может быть не поражен,
Когда поражена свобода».

                                      Я. Полонский

 

«Здравствуй, родина-мать! Убаюкай, согрей,

   Оживи меня лаской святою,

Лаской глуби лесной, лаской темных ночей,

Лаской синих небес и безбрежных полей,

   Соловьиною песнью живою».

                                        С. Надсон

 

«О край родной! — такого ополченья
Мир не видал с первоначальных дней…
Велико, знать, о Русь, твоё значенье!
Мужайся, стой, крепись и одолей!»

                                          Ф. Тютчев

 

«И уж много могил
Наших недругов
Порастет на Руси
Травой дикою!»

                                  И. Никитин

 

Умом — Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.

                                 Ф. Тютчев

 

«Вспомним, братцы, россов славу
И пойдем врагов разить!
Защитим свою державу:
Лучше смерть — чем в рабстве жить».

 Ф. Глинка

 

«Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью,

Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову».

И. Никитин

 

   Если я погибну в боях за Родину, то сию тетрадь (с моими черновыми записями) прошу вернуть моей семье. Пусть хоть вкратце будут знать о некоторой толике боевых действий своего отца.

М. Елсуков